Iriston.com
www.iriston.com
Цæйут æфсымæртау раттæм нæ къухтæ, абон кæрæдзимæ, Иры лæппутæ!
Iriston.com - история и культура Осетии
Кто не помнит прошлого, у того нет будущего.
Написать Админу Писать админу
 
Разделы

Хроника военных действий в Южной Осетии и аналитические материалы

Публикации по истории Осетии и осетин

Перечень осетинских фамилий, некоторые сведения о них

Перечень населенных пунктов Осетии, краткая информация о них и фамилиях, в них проживавших

Сборник материалов по традициям и обычаям осетин

Наиболее полное на сегодняшний день собрание рецептов осетинской кухни

В данном разделе размещаются книги на разные темы

Коста Хетагуров "Осетинскя лира", по книге, изданной во Владикавказе (Орджоникидзе) в 1974 году.


Перечень дружественных сайтов и сайтов, схожих по тематике.



Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru Индекс цитирования
Статьи Словари
Здравствуйте, Гость
Регистрация | Вход
Опубл. 08.07.2012 | прочитано 14104 раз |  Комментарии (4)     Автор: Tabol Вернуться на начальную страницу Tabol
ПРАЗДНИК УБИЕНИЯ СТАРИКОВ

Публицистическая статья
 

Я ехал на машине. Тоскливо и монотонно, как испорченный краник на кухне, накрапывал дождь. Мужчина, стоявший на обочине, поднял руку. Я решил его подвезти. 

— До Дома престарелых, — попросил он. 

— Это где? 

— Около нового обкома. 

«Дом престарелых» — во мне что-то всколыхнулось. 

— Вы там работаете? 

— Да. 

— А скажите, — да простят меня неосетины, но меня распирала гордость, навеянная нашим эпосом, с его фольклорным состраданием сильных и богатых нартов к немощным и бедным, — осетины там есть? — Перед глазами промелькнула картина из нартовского эпоса: «А потом приказал нартовским глашатаям: «Прокричите: кто еще может ходить, то пусть идет к Урузмагу; он устраивает недельный кувд для нартов». 

Глашатаи прокричали. 

Нарты, которые еще могли ходить, пришли в дом Урузмага и пировали целую неделю; тем, которые не могли больше двигаться, посылали их долю домой. 

...За неделю голодные люди восстановили свои силы, смогли уже ходить». 

Я посмотрел на своего пассажира, который почему-то молчал, и спросил еще раз: 

— Осетин, конечно, нет там? 

— Есть. — Он тоже посмотрел на меня и добавил: — И достаточно. 

— Я спрашиваю не об обслуживающем персонале. 

— В этом доме есть и престарелые осетины!.. 

Несколько дней мне было не по себе. Весь осетинский уклад жизни, монолитность неписаных законов, цепи родственных, фамильных связей, связующие весь народ, как мне казалось, не должны, не могут образовать брешь, через которую мог бы выпасть человек больной или престарелый. Однако же, оказывается, выпадают многие. Как же тогда увязать здравицы, именные тосты, пожелания долголетия за богатым праздничным столом с пребыванием престарелых осетин в этом доме призрения? Выходит, высокую мораль наших предков, некогда составлявшую сущность народа, мы свели всего лишь до внешней формы, механического повторения тостов с необязательным исполнением? Прокукарекать — а там хоть не рассветай?! 

У других народов, многократно превышающих по численности осетинский, живущих на огромных территориях, родственная разобщенность, конечно, более возможна. Но осетины — они же в недавнем прошлом горцы. А горы не терпят одиночек. Отсюда и то единство, которым отличались они и которое помогло им выжить в условиях, отнюдь не способствовавших процветанию... 

...Большой двор весь в асфальте, кругом чисто, портретная галерея ветеранов войны и труда. Деревья навевают прохладу. За забором играют солнечные блики на белокаменном обкомовском здании. Длинные лавочки не исписаны, не изрезаны ножами. Тишина, благодать и тоска. 

В тени деревьев на одной из лавочек сидят три старушки и тихо беседуют. Сразу видно — это осетинки. По манере разговаривать, сидеть. Сейчас они меня опозорят, выгонят с проклятиями с этого двора. «Ты осетин, значит, и ты виновен в том, что мы здесь», — бросят они мне в лицо. 

Но они привстают, ласково здороваются. Разговорились. Фамилий не спрашиваю — не могу. 

— Откуда вы? 

Как удар хлыста: 

— Я из селения Кирово. 

Я делил позор с кировцами. 

— Я из Фиагдона, — мои щеки пылали. 

— А я, — вздохнула третья, — городская. 

Господи, выдаю тайну, но пусть меня простят и очнутся те люди, которые снарядили их сюда. 

— Да нам здесь хорошо, — сказала кировская. — Кормят вкусно, одевают, начальница добрая. 

— Пенсию получаете? 

— Пенсию за нас получают тут, но нам дают по десять рублей. Да и их некуда девать. На базар не пойдешь — тяжело... 

Вот так общество, шедшее семимильными шагами к светлому будущему, — так, по крайней мере, уверяли нас, — где-то позади оставило этих старушек, и они, как на диком полустанке, не знают, как потратить жалкие десять рублей. Это в городе, где, казалось бы, так много соблазнов. Известные личности в зоне тоже отовариваются в месяц на несколько рублей, точно как эти женщины, знавшие голод и нужду, все отдавшие Родине. 

Не верьте старикам из Дома престарелых, если они говорят, что им хорошо. Полное обеспечение, уход, телевизор. Не верьте им. Не могут они не тосковать. Отлучаясь из дома, от семьи на несколько дней, мы переживаем, блаженно улыбаемся, вспоминая своих ласковых детей и стремимся под родной кров. А каково престарелым в доме призрения? Но, может быть, не стоит трогать эту тему? Тяжело, безрадостно напоминать им о прошедшей жизни, если известен сегодняшний финал, тем более нет-нет да и мелькнет мысль: «Так ли я делаю, нужно ли беспокоить?...» 

Нужно! Костер догорает, но надо собрать головешки в середину костра, пусть полыхнет, пусть обожжет нас чужая судьба, чужая боль. Или пусть опалит нас холод дней чужих... 

Но в разговоре молодеют лица этих отверженных, когда они вспоминают свое прошлое, особенно детей, забывая на время, что они, дети, и стали для них причиной надлома, черной пустоты и бессмысленности жизни. Рассказывая, они повторяют, будто сговорились, одно и то же: «Такого ребенка ни у кого не было». 

И дай-то Бог, чтобы ни у кого не было... 

Устанет обитатель дома призрения рассказывать и прикроет глаза... — не умерла ли? 

Морщины на желтых щеках, седые волосы, губы сжаты, лоб, как некогда убранное и уже перепаханное поле. Лицо безжизненное, шея, как черепашья кожа... 

Посмотрит на вас... и снова засветится вся. Старческая слеза умиления, пробиваясь через морщины, оживит их, волосы светло выбиваются из под косынки, губы, как нерв — и улыбнется. 

Умилимся и мы? Нет, не надо! Возможно, это мы в будущем, в недалеком будущем. У кого завтра, у кого-то послезавтра. И если послезавтра, то еще не понять. А если завтра? 

Вы сегодня отвезли в Дом престарелых отца или мать: малая жилплощадь, во все «сует нос», внуки подросли, да и вообще... 

Вас осудит общество и детей ваших осудит, когда подойдет время: и они, в свой черед, отвезут вас в Дом престарелых. Они наверняка отвезут, как вы отвезли сегодня. 

По «Маяку» передают: «Прошу моему брату передать музыкальный привет, и если он услышит, пусть отзовется. Мой адрес»... 

Потеряли друг друга. Это не потери военного времени, а наших дней. А что ждать брату и сестре от детей своих? Может быть, когда-то и произойдет встреча... в Доме престарелых. А, может — нет. Все-таки брату послан музыкальный привет. Возможно, аккорды этой музыки разбудят добродетель в генах их детей, и они обретут то, что не закреплялось, а медленно уходило. 

Хочется верить... Без цифр не обойтись. Статистика изводит горы бумаги, прежде чем выдает «на гора» данные, говорящие гораздо красноречивее, чем целые фолианты беллетристики. Цифры «молча кричат», взывают к нам, раскачивают нашу дремучую совесть: в нашей стране 38 миллионов человек в возрасте за 60 лет. К 2000 году их будет более 50 миллионов. В СССР работает более 1200 домов-интернатов и пансионатов для нуждающихся в постоянном уходе пенсионеров и инвалидов. В них проживает около 400 тысяч человек. Десять миллионов пенсионеров, стариков и инвалидов — совершенно одинокие люди: каждый пятый живет один. В стране семь миллионов детей — инвалидов с детства. 

Семь миллионов! Не потрясает? Если этих детей выстроить, как пионеров, цепочкой, чтобы на каждом отрезке длиной в один метр стоял один ребенок, то они займут расстояние семь тысяч километров. От Осетии до Москвы всего две тысячи. Выходит — на Восток еще пять тысяч километров печали и горя. 

Свою лепту в этот «километраж» внесла и моя родная Осетия... 

У нас общее число инвалидов достигает 13 тысяч. 

Четыреста тысяч человек, проживающие в домах-интернатах, это другой мир, другое измерение. Они никогда уже не Станут такими, как мы, мы же... А сколько тысяч одиноких Людей преклонного возраста маются дома, оттягивая то роковое время, когда надо будет переходить в Дом престарелых? 

«Хотя бы годик еще пожить дома, протереть обеденный стол, окинуть взглядом дорогие сердцу фотографии, попить воды из объемистой фарфоровой кружки, из которой муж любил пить чай, подмести в два приема — болит в пояснице! — полы. Да мало ли»... 

Есть специальная служба от Дома престарелых, которая старается облегчить участь таких людей, пытаясь обеспечить их на дому самым необходимым из того «ничего», что у нас имеется. 

Много горьких историй на памяти этих достойных подвижников нашего общества. Щедрость вознаграждений за труд из государственного кармана столь мала, что едва ли она побуждает таких людей к работе. Тут другое — щедрость души, милосердие и доброта. 

Не там, где не поставлена эта служба — горе старикам! 

Из трескотни отчетов узнаем, что пенсионерка В. Д. Долуда из города Полтава, умершая в своей квартире, полтора года — господи, спаси и помилуй нас! — пролежала при горевшем на кухне газе. Виновными оказались: жилищная организация, органы внутренних дел, социального обеспечения, здравоохранения, коммунальных служб. Много ответственных, а спросить не с кого. 

Да чихали эти службы на бедную старушку. Чем больше виновных, тем лучше. Это как «глаз бури» — кругом рвет и мечет — трагедия, а внутри — тишина. Трава не шелохнется. 

Стрельба, в общем, из пушек по воробьям. Но. главное здесь то, что и карающий орган знает, что стрельба не прицельная. Но так нужно, так принято. 

Каждым действием своим, каждым поступком человек, ныне здравствующий и сильный, или бросает камень за камнем в свой огород, или расчищает его. И придется ему или когда-то умащиваться на каменистом ложе, или благодатно пожинать плоды прежних лет. «По Сеньке и шапка». И все-таки: общество не должно себя считать благополучным, если у него есть дома престарелых или если в домах престарелых не живут более обеспеченно, чем в обществе. 

Всякий раз я останавливаюсь перед входом в этот дом. 

С кем я сегодня встречусь? Кто выплеснет на меня свою горечь, свою боль, свою жизнь. Но давайте остановимся Дом этот — следствие. Поищем причину. Мы придем еще сюда, а сейчас вернемся к истокам: заглянем в садик, пройдемся по школе. Воспитанные на сомнительных примерах, при недавнем всеобуче двуличия, показухе, фанфарах, возвещающих об очередных достижениях, при потоках речей, жидких, как вода пресная, мы чуть не выплеснули ребенка водой. 

Мы почему-то считаем, что воспитывать ребенка могут все и вся и так как кому заблагорассудится. Надо накормит ребенка, одеть. Знаем. А что ему в душу вложить, как уберечь в далеком «послезавтра» свою старость от дома престарелых? Есть общие каноны, как верстовые столбы. А что между ними? Где добрые, мудрые советы бабушек и дедушек, сведенные в единые золотые правила, прекрасные обычаи. Где самонужнейшие труды ученых о воспитании, которые проплывают мимо, как ярко освещенные вокзалы, и уходят в ночь? Есть они. И достаточно их. Но они недоступны. Потерялись в массе ненужной литературы. Сегодня уже нужна единая, настольная, в достаточном количестве, «Родительская книга», как книга о вкусной и здоровой пище, как книга книг — Библия. Разные национальности, разная вера, но Бог един — вот какую мысль воспитатели могли бы почерпнуть сегодня из этой книги для передачи новым поколениям. Чтобы не распалась связь времен, чтобы дети наши были не просто лучше нас, но и похожи на нас. Чтобы не исчез ни один народ — ни большой, ни малый, в том числе и наш, осетинский. 

Воспитание ребенка состоит из многочисленных слагаемых. 

Возьмем одно из них — соблюдение правил уличного движения. Это тоже показатель культуры. Водитель, с сигналом въезжающий в лавину пешеходов; пешеход, лавирующий в потоке машин; работник ГАИ, который увещевает пешеходов переходить улицу по подземному переходу — это элементы бескультурья, зародившиеся не на дороге и не в салоне автомашины, а гораздо раньше. В результате ежегодно на дорогах страны погибает 5000 детей при 45000 раненых. 

Погиб ребенок восьми лет. Подружки, школьницы начальных классов — скучились. Одни скорбно стояли, кто-то вытирал слезы. Девочка-второклассница вспоминала, какая была хорошая Мадина. Минут через тридцать в этой стайке детей зазвенел смех. Дети не постоянны. Подвержены сиюминутным всплескам радости и горя. 

Глубокая ночь. Давно разошлись дети. Спят. Спит вечным сном та чудесная девочка, доставлявшая своим родителям ни с чем не сравнимую радость. Спят люди, спят высотные дома, только бледными пунктирными линиями обозначены лестничные клетки. Да из одной квартиры вырывается яркий свет, освещая весенние, ярко-зеленые деревья и цветы каштанов, как поминальные свечи. Яркий свет этот — знак беды. Там Мадина... 

Ежесуточно по стране погибает на дорогах 13–14 детей. 

С чем проснутся утром подружки, ровесницы Мадины? Пусть тяжесть потери заложит в их души росток уважения друг к другу, бережливость к чужой судьбе. Сохранить бы эти ростки, которые постепенно могут перейти в моральные обязательства. Могут, но только не всегда. Недалекие пятидесятые годы, разительно отличающиеся от нынешних времен. Нет уж того уважения к старшим, прослеживается какая-то обособленность, безответственность. 

Риторика? Но давайте проследим хотя бы одну цепочку. 

Без языка нет нации, нет истоков, основы, нет национального. Из точки «А» вышли, в точку «Б» не пришли. 

А вот и результат: трудно рассказать об узах, связывающих мать и дитя. Это так же невозможно, как объяснить, что такое любовь. «Кукушки» не в счет — это патология. И тем горестнее сознавать, как изгаляется иногда «дитя» над своей матерью. «Дитя», вышедшее из точки «А», а в точку «Б» не пришедшее. Но наступит и его время. Если сегодня сонм родственников «рыдает» над горем старика, потерявшего жену, или старушки, потерявшей мужа, а затем единомышленно решает отправить осиротевшего старого человека в дом престарелых с согласия «дитяти», то недалек тот день, когда это, по сути дела, убийство из разряда исключительных случаев перейдет в разряд будничных, только называться такое преступление будет как-нибудь обтекаемо и даже привлекательно. Мы это умеем. Называли ведь на десятилетия растянувшееся унижение народа заботой о народе, а одичание наций — расцветом национальной культуры, социалистической по содержанию и только по форме национальной, позволяя себе путать форму с униформой. 

Из неглубоких еще «пластов» надо поднять «угодников», растливших народ и спросить с них. И тут не надо бояться за нравственность народа. 

В первую очередь надо, чтобы ребенок с молоком матери впитывал все присущее его народу, закреплял это в садике, в школе. От национального до национализма — целая пропасть. Если человек приемлет национальное, он всегда поймет культуру и историю другого народа. 

Хотя... Есть ведь родители, которые заявляют, что их детям не обязательно изучать родной язык. Как же так? Выходит отправляем из точки «А»... А что наши дети передадут своим детям? Почему благородный груз истории собственного народа, эту нашу общую ношу должен нести другой? Сколько поколений ушло, но донесло до нас, как эстафетную палочку, все ценное, классическое, народное. А мы сегодня будто сидим на нихасе и среди болтовни и сплетен, не приличествующих мужчине, остро отточенным ножом нашей мнимой культуры состругиваем, утончаем нашу эстафетную палочку — нашу гордость и богатство, наследство предков, которое становится все меньше и меньше. 

Поднимаемые вопросы не сегодняшние и не вчерашние. Они требуют решения давно. Но болезнь наша — ожидание сиюминутного чуда. Обещаний много, планов еще больше. 

Наши тяжкие, многоразовые, пятилетние планы, спущенные «сверху», это как вагоны на сортировочной станции. Рельсы обрываются, и вагоны добрых надежд, бодрых обещаний выскакивают на булыжную мостовую неурядиц, растрясая проценты, квадратные метры, тонны обещаний. Где-то в пути потеряно обязательство об улучшении социального положения домов престарелых. И, к стыду нашему, учителей тоже — этих изгоев общества, нищих, лишенных достоинства, напуганных многочисленным начальством до смерти, давно уже не являющихся интеллигентами, похожих на надсмотрщиков. Господи, отпусти нам наш страшный грех перед учителем, когда-то святым, а теперь — нищим и оскорбленным!... 

Как не вспомнить далекий 1913 год, когда учитель со стажем в 15 лет получал генеральское жалованье. Машинист паровоза имел более 60 рублей. Пара волов стоила — 60 рублей. 

Если сделать кардиограмму «сердца общества» и вычленить из нее детский вопрос, то признательность, безысходность этого явления будут в апогее. Положение до некоторой степени спасает спартанская нетребовательность наших дошколят и учащихся начальных классов. «Школа» — по-гречески — досуг, то есть общение в неформализованной обстановке. «Педагогис» — по-гречески — раб, который носит детей в школу. У нас дети — рабы школы, несчастный учитель так и остался «педагогисом» по-гречески, правда, он не носит детей, но ждет, как раб, своей участи, потому что дети старших классов могут заполнить анкету, отрицательно охарактеризовав своего учителя. И все — «педагогиса» нет. 

Новый метод — задачи прежние. Не правда ли, это напоминает не столь отдаленные времена, когда анонимкой можно было навсегда испортить человеку жизнь или так же успешно одеть его в телогрейку лесоруба вдали от дома. 

А вот и маленький раб — ученик начальных классов. Больно и тяжело смотреть, как идет в школу этот мученик, нагруженный раздувшимся ранцем, склонившись под тяжестью ноши. Он пока упрямо идет в «науку». Добрая часть его груза наверняка отколота от камня идеологического Сизифа и вложена в ранец. Малыш этот груз не донесет до верха. Все об этом знают, но опять-таки: так положено, спущено «сверху». 

Бесчеловечность зарождается в душе ребенка постепенно. Отвращение к науке, бесконечная зубрежка, болезни на основе кажущейся ребенку неотвратимой трагедии. В итоге безрадостное детство. Даже внеучебная работа, которая должна бы взбодрить ребенка, дать ему глоток воздуха, необходимый ему по его естеству, придать силы, почти сведена на нет. Двенадцать копеек на ученика в год. Появляются двойки, привыкание к ним и в силу безысходности — бравирование этими двойками. Прибавим к этому, что врачи констатируют факт попадания к ним детей с кровоподтеками, ссадинами, называемыми бытовыми травмами. Домашний кошмар заставляет детей убегать из дома. 

Пусть никто не подумает, что это отклонение от темы. Нет, мы, осетины, часть огромной общности, называемой советским народом. И недуги этой общности неизбежно сказываются и на ее части, которая неотделима от нее и потому не может быть здоровой. 

Удручающая статистика, которой мы в дальнейшем будем оперировать, полностью приложима и к Осетии. Разве в Осетии выходит из школы здоровых детей больше, чем в среднем по стране, где этот показатель составляет всего 19%? Разве у нас менее 17% студентов страдают неврозами? Нет, у нас то же, а может быть, и того хуже. 

Благодаря нашей с вами скрупулезной работе, идет постоянная подпитка школьным «материалом» 82 колоний, где находятся 26000 человек, не считая изоляторов, КПЗ, спец ПТУ. Есть предрасположенность к дальнейшему ухудшению, так как по чьей-то злой воле только на стадии планирования в 1989 году урезано по детсадам 69,6 тысяч мест, по школам — 93,8, по ПТУ — 32, по детдомам почти три тясячи мест. Сотни школ обходятся без отопления, пребывают в аварийном состоянии, с двухсменными и даже трехсменными занятиями, с совмещенными классами. 

Мы поставили фундамент образования на грунтах-плывунах и врем и себе, и другим, что строим крепко, добротно, дешево. Что верно, то верно, действительно дешево. Но скупой платит дважды. Вспомним, как говорят американцы: «Мы не такие богатые, чтобы строить плохие дороги». Мы, наверно, богаче, если позволяем себе такое расточительство. 

Нельзя плыть в лодке, из которой постоянно надо вычерпывать воду. Лодка сбивается с курса. И олигофрения, дома престарелых, колонии собирают себе обильную дань. 

Не оттого ли, в числе прочих причин, наше общество, как гудящий, раздраженный пчелиный улей. Если хорош взяток у пчелиной семьи, она благосклонна к соседям. Это факт — для пчел и для людей тоже. 

Но убраны шоры, выдернуты белые нитки, сняты повязки. 

Каждый народ, поднимаясь с прокрустова ложа, распрямляется, обнажая все новые и новые болевые точки. Кто слаб, остается лежать. Более сильные медленно уходят вперед, предавая слабых. Но от слабых не уйти, это гири на ногах. Это — дебильные дети, спецПТУ, поставленные на колени социальной неустроенностью, и многие другие недуги общества. 

Река, озеро, море — самоочищаются. Общество должно по крайней мере попытаться самоизлечиться, опираясь на мудрость народа, свою историю и используя опыт других народов. Не может быть, чтобы семидесятилетнее растление народа с грабежом и словоблудием так основательно нас разложило, чтобы в народной душе даже не сохранилось спасительное в черный день качество — естественное стремление к достоинству и, значит, и к возрождению. Не может этого быть! 

Символами нас уже не соблазнить. Пережили мы этот возраст навсегда, переболели, идем к выздоровлению. Извините, но сегодня кусок красной материи, получаемый за трудовую доблесть, обесцененный, попираемый, употребляемый, как ширма, за которой прячется неблагополучие, уже не может вдохновлять и направлять. Знамя, пылящееся в кабинете директора совхоза или на ферме — не более как символ, загнанный в угол. Нас всю жизнь сопровождают символы. А победа в борьбе за символ — что греха таить! — зачастую решалась обилием застолья. Символы могут быть переходящими, но знамена переходящими быть не могут. Знамя завоевывается один раз и его надо защищать, а не перебрасываться им, как бадминтонным воланом. 

А между тем, мы благополучно создаем трудности. Под видом переустройства. Разрушая еще не вполне разрушенное в наших душах. 

Борьба с алкоголем. Резко должны были увеличить выпуск за счет остановленных винно-водочных заводов минеральных вод, соков, пива. Этого не произошло. Оборудование стали растаскивать. Начали расшатываться (в который раз!) устои общества. Зачастую человек пьющий вполне мог бы ограничиться одной-двумя кружками пива. Нет пива, начинался поиск водки, самогона. Теневая экономика — как государство в государстве — не дремала. Вакуум быстро заполнялся. Наркомания и токсикомания были до закона, есть и сейчас. Это особое направление. Редко, очень редко можно встретить человека 30–40 лет, который бы натянул на голову полиэтиленовый мешок и дышал парами ацетона. Это болезнь молодых — самоутверждение, переходящее в самоуничтожение. Виноград винных сортов с гораздо большим содержанием сахара, чем у столовых сортов, нужно было не искоренять, а доставлять на рынок. Мы не настолько насыщены столовыми сортами, чтобы пренебрегать винными. Но, видимо, запятая была поставлена не там, где бы ей следовало быть, и получилось: «Казнить, нельзя помиловать». 

Самогоноварение у осетинского народа всегда было и всегда будет. Сухой закон не приживется. Адам, отведав яблока, не откажется от него. Где же выход? Не надо было снова увеличивать выпуск алкогольных напитков, но и ни в одном районе не объявлять сухой закон. За осетинским столом надо возродить старые, добрые, мудрые законы. На похоронах — четыре поминальных тоста, на свадьбе... Все зависит от наших старейшин. 

Мы рассмотрели только одну сторону, с определенными потерями, но игнорируем, с глубоким умыслом, конечно, потери при избытке алкоголя. Академик Углов из сибирского научно-исследовательского центра показал в своем докладе ужасающие последствия этой пагубной страсти: быстрый рост детских домов-интернатов, резкое снижение средней продолжительности жизни человека и столь же резкое увеличение детей с физическими и психическими уродствами вследствие алкоголизма родителей. Семьсот тысяч больных детей в год! Пятнадцать тысяч триста сорок детей рождается в Союзе ежедневно. Следовательно, в стране в течение СОРОКА ШЕСТИ дней рождаются дети только дебильные и с физическими уродствами. К 2040 году число олигофренов, при отечественном алкоголизме, сравнялся с числом здоровых детей. Выходит, одна половина народа будет работать на другую, находящуюся на больничных койках и в домах престарелых. Там, где рождается 50% физически нездоровых детей, начинается активное вымирание. Уже не отдельной нации. Целого народа. 

За последние пятнадцать лет мы ввезли из-за рубежа виноводочных изделий и безалкогольных напитков более чем на 6,7 миллиарда рублей, а медицинского оборудования и инструмента — на 3,7 миллиарда. 

От водки очень легко перейти к Богу. За любым осетинским столом, где есть спиртное, возносится хвала Богу. И еще: в каждом ущелье в Осетии есть святые места, есть «Роща Хетага», где тоже обращаются к Всевышнему. Взялись за реставрацию Осетинской церкви. Вот, кажется, и все взаиморасчеты с Богом. А где же вера? Раньше ребенок впитывал в себя религию, а вместе с нею и категории поведения. Ребенок верил в существование Бога. И не разуверялся в честности и справедливости. Сегодня Человек, которому 12–15 лет, самонадеян, зачастую заносчив, все время «работает» на самоутверждение. У юноши или развивается стадное чувство, — и тогда он личность за счет друзей, где хрупкое его одиночество обретает силу за счет таких же, как он. Или — если есть контакт с родителями, —. он полагается на них. Но в этом случае он «маменькин сынок». Это переносится болезненно. Вот тут-то значение родителей возрастает до таких высот, когда они должны все взвешивать, не считая какие-то маленькие «отклонения» (поздняя игра на гитаре с друзьями, увлечение мотоциклом) за испорченность. С непременным отлучением от друзей. 

Неизбежно в обоих случаях или отторжение от друзей, или отчуждение от родителей. Последнее бывает чаще. Следовательно, компания самоутверждается. Нецензурная брань (пример с отца), оскорбление прохожих, курение, затем токсикомания — «балдеж». В конце концов из мирно соседствующих мальков в пруду щука становится щукой, а карась карасем, но — с замашками щуки. Свершился факт: улица взрастила сына. 

Школа, несмотря на свои потуги (все некогда, не успеваем по программе), зафиксировала. Милиция взяла на учет. Круг завершился. Порочный. 

Но как совместить родительское воздействие и влияние улицы? Чтобы из синтеза родилось воспитание. 

Кажутся несовместимыми. А это совместимо? — двадцать минут с небольшим в сутки (по статистике), которые советская мать уделяет ребенку, и многие часы влияния улицы. Родителям не хватает времени. Это факт. Как быть? А не подключить ли церковь? Семья и улица по природе своей, по неумению дополнять друг друга — антагонисты. На поворотах истории мы иные свои догмы отбрасываем незаметно, как окурок в подворотню. И слава Богу. Есть уверенность в том, что в ближайшем будущем появится верующий коммунист. Все атеистические доводы полетят в подворотню. Вера и порядочность чаще всего ходят под руку. А если к ним добавить образование? 

Библия, самая распространенная в мире книга. Она полностью или частями переведена на 1800 языков. Ни одна книга не принесла столько радости людям. И в то же время ни одна книга не перенесла столько гонений. В нашей стране, к примеру, она не издавалась с 1926 по 1956 год. Воинствующий атеизм превратился в воинствующую дикость. 

Всегда существовала проблема жизни и смерти, и церковь своеобразно решала эти вопросы: не убий, не укради... 

Иными словами, нормальные взаимоотношения человеческого общежития. К смерти человек подготавливался как к переходу к «вечной жизни». В какой-то степени все было стабилизировано. Жизнь и смерть, положенные на чаши весов, уравновешивались. Материалисты утверждают, что «по ту сторону» ничего нет. Единого мнения и быть не может. Но когда богохульники начали физически доказывать справедливость своего учения... 

В подсознании ошалелого от безграничной смелости человека постепенно зарождалось сомнение. Возникал вопрос: «А может, Его нет вовсе? Может, они правы?» Мы вопрошали, но шли, четко печатая шаг, уподобившись незадачливым солдатам, проходящим по мосту. Мост обрушился. 

И вот теперь завертелось, закружилось живое месиво, выбираясь на перестроечные берега. В суматохе — всплеск авантюризма, пьяного разгула, расцвет теневой экономики, крутой подъем преступности. Куда приткнуться старикам? А что делать инвалиду в коляске? Правда, он может подъехать к киоску и купить газеты, у «автомата» напиться воды. А как посмотреть кино, заехать в магазин, справить, в конце концов, естественную нужду, помыть руки,, перекусить в столовой. 

Несмотря на все наши неурядицы, здоровые, сильные люди, окружающие инвалидов, уподобляются жирующим индюкам. 

Тут бы задействовать средства массовой информации. Чтобы тяжелые снаряды публицистики ложились в цель, а острое жало телевидения вскрыло, как хирург, бюрократическую опухоль. И показывало ее, показывало, мобилизуя силы общества к выздоровлению. 

А что кино? Оно, кажется, достигло своих «высот». Пользуясь тем, что ослабла уздечка соцреализма. Создан первый советский фильм ужасов. Заявка на растление, ожесточение душ и на кассовость. Сиюминутный барыш. А там хоть «трава не расти». 

У каждого человека сохраняется в глубине души чувство стыда, тяга к чистоте. И поэтому, чтобы разбудить их, уже сегодня следует чаще показывать по телевизору детдома, дома престарелых и инвалидов. Ничего, что жестоко. Это на манер ГАИ, которая выставляет около постов аварийные машины. И тем предупреждает новые аварии. Новые одиночества. Пустыни в многоквартирных домах, в перенаселенных городах. С никому не нужными стариками. Лишними людьми классической советской жизни — не классической литературы. 

У старушки глаза — два забытых колодца. Отсвет выпитой жизни мерцает на дне. Сыновья Бог весть где: к ней никто не вернется. И старик не вернется — погиб на войне. 

Одну из трактовок слова «одинокий (ая)» словарь Ожегова объясняет как быть нелюбимым. Трудно представить более нелюбимого человека, на культуру которого государство ежедневно тратит одну целую и семь десятых копейки. Если, конечно, это культура, а не ее противоположность. Вот строки из письма в газету: «Я с войны вернулся в наградах и шрамах... На свою мизерную пенсию не могу ничего купить из одежды — все уходит на питание, а цены нынче кусаются! Как жить? Хочу вас попросить напечатать какое-нибудь из моих стихотворений. Тогда я смогу к Дню Победы купить обновку — туфли, костюм. Вот такая у меня малая забота. 

Конечно, стыдно об этом просить, но такова жизнь. Ох ты, горе луковое... А ведь таких, как я, тысячи. Победитель просит милостыню. Что может быть постыднее?» 

Вероятно, тогда совсем плохи дела у побежденных? 

Один штрих из жизни женщины, инвалида из ГДР. 

— Ну, а если, к примеру, нужно самой поехать в другой район Берлина? 

— Добираюсь до городской железной дороги, в каждом поезде есть вагон, приспособленный для перевозки инвалидов в колясках. Учли наши интересы и при строительстве многоэтажных магазинов. С этажа на этаж перемещаемся в лифте. В крупных театральных «и концертных залах предусмотрены места для инвалидов в колясках. Раз в день приходит женщина и готовит горячий обед и бутерброды на ужин. Два раза в неделю приходит другая женщина убирать квартиру. 

Два одиноких человека, две судьбы. Мужчина, как трухлявый дуб на обломке скалы, а женщина — растение, занесенное в Красную книгу... 

— Привези гробы. 

— У них всего три, два из них отдают по другому адресу, третий забираю я. 

— Один нам нужен сегодня, а второй — на запас. Мы должны спокойно положить человека в гроб. Пусть рядом посидят друзья, знакомые. Может, и родственники появятся. 

— Я постараюсь. 

Жуткий разговор. 

Да, мы снова в Доме престарелых. А это диалог между директором и служащим. Гробы должны быть в запасе; иначе начнется беготня. В этом доме ведь не спешат. Высшая точка пройдена. Дальше, нынче то есть, только спуск. 

Последний костер. Отсветы затухающего костра играют и на наших лицах. 

Давайте подойдем поближе, послушаем. 

— Сынок, ничего мне не нужно уже в этой жизни. Скорей бы уж прибрал Бог. 

— Отчего же так, бабуля? 

— Да уж оттого... Все видела: и страдала, и радовалась. А вот, поди ж ты, все это ничто по сравнению с тем, как отказалась от меня внучка. Хорошо мы жили. Сын с женой, да я рядом с ними. Потом родилась внучка. Я вроде вновь народилась на свет. Правду говорят: дети — куклы, внуки — дети. Не заметила, как сын вырос. И вот внучка — свет в окошке. Спала она со мной. Вместе ели. Сын заставил в садик водить. Чтобы привыкала к коллективу, говорил он. Потом — первый класс. У нас с внучкой были свои маленькие тайны. Мы с одного взгляда понимали друг друга. Когда она была в седьмом классе, мать направили в Москву учиться. А сын начал вдруг пить. Что-то случилось с ним. В течение двух лет зачах. Умер сынок. А невестка, хоть и в горе, винит меня — не уберегла я сына. Не стало мне житья. Мы с внучкой потихонечку поплакивали. Плакала я и одна, представляя себе, что будет делать внучка, когда умру. В доме я уже была все равно что вещь. Невестка не замечала меня. И вот — я здесь. Навсегда. Внучка прибегала раза два. Теперь перестала ходить. Мы здесь получаем по 10 рублей в месяц. Вот они у меня в тумбочке. Рубль к рублю. Для внучки, если придет. Соседка, моя подружка, иногда приходит. Говорит, что они живы, здоровы. Прошло уже полтора года. Неделю назад увязалась я за своей подругой: посмотрю из ее окна на свой дом. 

Увидела я внученьку. Она резвилась в комнате. Там играла музыка. Я смотрела и не могла насмотреться. Но не подошла к ней. Не смогла. 

Кажется, приди она сейчас, прижмись ко мне, расчеши мне волосы и — все... Ничего больше не нужно. Можно умирать. Потому что большего счастья мне не видать... 

— Для односельчан я в Ташкенте, у старшего сына, — рассказывает мой собеседник. — А Ташкент вот он, в родной Осетии. Супругу похоронил лет пятнадцать назад. Потом женил младшего сына. Родились два внука. Я целыми днями с ними. Молодые довольны. На выходной ездили к ее родителям в город. А дети со мной. Бежали годы, подросли внуки. Однажды пришли гости, ровесники сына. И он мне говорит: 

«Отец, шел бы ты спать». Во мне, поверите ли, что-то оборвалось. До этого мне казалось, что мой младший всегда твердо стоял на ногах. И чувствовал себя увереннее, когда он рядом. Но в тот. вечер я понял, что я отпахавший свое конь. Теперь отбракованный для отправки на мясокомбинат. Ушел я спать, и даже пытался оправдывать сына. Как ни складывал факты, не получалось. 

Я пытался жить по-прежнему. Ходил на сельские торжества. На людях сын был почтителен ко мне. Но вошел в меня холод ненужности в собственном доме. И, кажется, нашел выход. Уменьшить, решил я, требовательность к сыну. Но чтобы проверить его, однажды затеял разговор о доме престарелых. Сын, я думал, даже не даст слова сказать. Это ведь предел. Но я заметил приговор в глазах сына. В глазах, которые я так часто любил целовать. И тогда я придумал, что уезжаю в Ташкент. И вот — уже второй год здесь... 

Вдруг открылась дверь. Вошел молодой мужчина. Большие черные глаза твердо смотрели на старика. И я понял — это сын. И подумал — не заходить бы мне сегодня в эту комнату. 

— Я за тобой, отец, — сказал сын. — Ты мне обещал хорошо подумать. Внуки спрашивают, когда ты приедешь из Ташкента. 

— Так ты из-за них приехал? Если только из-за них... 

А я был не в себе — волнение охватило меня. Мне казалось, сейчас сын уйдет. Навсегда. 

— Папа, клянусь Богом, я не уеду без тебя, — твердо сказал сын. — Или сдохну под твоими дверями. Я ошибся. На каком-то повороте меня занесло. И поплатился. Не могу я без тебя. Я сюда заезжал много раз, но мне говорили, что ты не хочешь никого видеть. А я знаю твой характер... 

— Наклонись ко мне, — сказал отец. 

— Я тебя слушаю, — склонился сын. 

Отец размахнулся, и раздался звук пощечины. У сына брызнули слезы из глаз, но он радостно засмеялся. 

— Значит — согласен, — закричал он. 

Он подскочил ко мне, встряхнул за плечи: 

— Это мой отец! 

Добрые посевы старика не погибли. Они, хоть и поздно, но проросли. Все-таки раздвинули камни судьбы. И проломили черный асфальт забвения. 

Тысячи судеб, тяжелых и горестных, с маленькими лучиками солнца или пасмурно-свинцовые. Со многими заботами. 

«Можно тару колотить, да не привозят шефы достаточно материала»... 

«Вот врач уходит, молодой такой, обходительный. И рубашку старушке заменит, и поговорит душевно. Кто в нем сына видит, кто внука. А кому-то напомнит мужа, погибшего на войне. 

Мы уж и поплакали из-за его ухода»... 

«Если бы садик рядом был. Как бы нам радостно было. У каждого ребенка здесь был бы «запасной» дедушка или бабушка»... 

«Милые мои, мы уж, ладно, доживем свой век. Позаботились бы о детях-инвалидах, нет у них радости. Наша газета «Социалистическая Осетия» писала о детях с поражением опорно-двигательной системы. Предлагалось построить им спортивно-физкультурный комплекс. Но нет денег. Я помню, стоит этот комплекс 800 тысяч рублей. Конечно, огромные деньги. Но неужели республика не может один субботник поработать для детей? Пусть это будет гордостью Осетии. Чтобы каждый мог сказать: «И мой труд есть в этом комплексе»... 

«А хор в нашем доме хороший. Мы часто выезжаем и нас очень тепло встречают»... 

«Есть дети — трое. Да, видать, не поделят, у кого мне жить. Вот так посередине и нахожусь»... 

«Не вернусь домой. Никогда. Не смогу соседям в глаза посмотреть»... 

«А я бы сказала: «Оглянитесь, подумайте в ночной тиши. Жизнь так коротка. Это — сознайтесь перед собственной совестью — вы вынудили пожилого человека уйти в этот дом. Не страшно вам? Побойтесь Бога! Он все видит!».. 

Жизнь шла. Кадры прошлой жизни проходили перед глазами: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Потом: «Вставай, страна огромная!» Затем: «Пятилетку — за четыре года!».. 

И некогда было оглянуться, уделить внимание детям. Самое несчастливое поколение — нынешние старики. Они не отвозили своих отцов и матерей в дома престарелых. Что скажут соседи, родственники... Проклянут же. А Бог? Он все замечает. Сотворенное зло злом и возвратится к сотворившему его. В военное время, как ни трудно приходилось матерям, не сдавали детей в детские дома. И в голову им это не приходило. Даже если получали похоронку. А с фронта шли от отцов письма: «Главное, сберегите детей»... 

А что творят сбереженные дети? Откуда это у них? Вспоминается «Праздник убиения стариков». Осетинский народный эпос хранит легенду о том обычае, когда существовал «Праздник убиения стариков»: 

«Одряхлел нарт Урузмаг, надломились его силы, не ходил он больше в походы... И сколотили нарты сундук, положили туда Урузмага, положили ему на неделю еды, плотно заколотили крышку и бросили в море». 

Потомки нартов поступают изощреннее: кладут своих стариков в «каменный сундук» — Дом престарелых, обеспечивают едой. За счет, правда, пенсий стариков. И бросают... 

Неужели исторический круг замкнулся? 

Многие в Доме престарелых одиночки. Может, в этом оправдание, что тридцать процентов — около 60 человек — в этом «Ташкенте» — осетины. Но это слабое оправдание. Нет этому оправдания... 

 

Руслан Гибизов 

 

Журнал «Дарьял», 1991 г., №2 



<==    Комментарии (4)      Версия для печати
Реклама:

Ossetoans.com OsGenocid ALANNEWS jaszokegyesulete.hu mahdug.ru iudzinad.ru

Архив публикаций
  Января 2024
» О чем рассказали восточно-европейские руны
  Ноября 2022
» От Кавказа до Волги
  Августа 2022
» Кавказцы глазами русских: говорят архивные документы...
  Марта 2022
» К вопросу о заселении Фиагдонской котловины, по данным фамильных и народных преданий
» О новых именах в истории царственного дома средневековой Алании
  Февраля 2022
» К ВОПРОСУ ОБ УДЕЛЬНЫХ ВЛАДЕТЕЛЯХ УАЛЛАГКОМА ПО ФАМИЛЬНЫМ, НАРОДНЫМ ПРЕДАНИЯМ И АРХИВНЫМ МАТЕРИАЛАМ
  Декабря 2021
» Осетинская религия; религия осетин (Ирон дин)
  Мая 2021
» Иверская (Моздокская) икона Божией Матери
  Мая 2020
» Соотношение понятий Æгъдау, религия (дин), вера во внутриосетинской дискуссии
  Июля 2019
» Открытое обращение представителей осетинских религиозных организаций
  Августа 2017
» Обращение по установке памятника Пипо Гурциеву.
  Июня 2017
» Межконфессиональный диалог в РСО-Алании состояние проблемы
  Мая 2017
» Рекомендации 2-го круглого стола на тему «Традиционные осетинские религиозные верования и убеждения: состояние, проблемы и перспективы»
» Пути формирования информационной среды в сфере осетинской традиционной религии
» Проблемы организации научной разработки отдельных насущных вопросов традиционных верований осетин
  Мая 2016
» ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА
» НАРОДНАЯ РЕЛИГИЯ ОСЕТИН
» ОСЕТИНЫ
  Мая 2015
» Обращение к Главе муниципального образования и руководителям фракций
» Чындзӕхсӕвы ӕгъдӕуттӕ
» Во имя мира!
» Танец... на грани кровопролития
» Почти 5000 граммов свинца на один гектар земли!!!
  Марта 2015
» Патриоту Алании
  Мая 2014
» Что мы едим, или «пищевой терроризм»