Я скрежещу зубами и, сжав кулаки, рычу: нет, нет! Что такое мусульманин, христианин! Мы дети одного народа. У нас один язык. Нация — это язык... Ведь язык — это иероглифы, это форма, а есть что…-то такое, другое, более глубокое — душа. Говорили прежде — душа человека, а теперь говорят, что никакой души у человека нет. Это нет мистической души. Но есть душа — комплекс психических моментов. И такой души, как чего-то целого, нет. Если ее нет у отдельного человека, то нет и у народа. Нет, у народа есть душа. Это его святая святых. Это его понятия о добре и зле, не те понятия, которые привносятся извне, а те, которые вырабатываются в результате тысячелетней страдальческой жизни на земной коре... Есть душа народа. Она может трепетать от восторга и испуганно биться, как птичка в клетке. Душа гордая и душа униженная. Душа цельная и душа раздвоенная. Какова же душа моего народа? Какова?..
Я не люблю, когда меня ласкает мать, и вырываюсь из ее объятий. Нежности, по моим понятиям, несовместимы с мужским достоинством, а я уже хочу быть настоящим мужчиной. Еще кто-нибудь увидит эту сцену из сверстников, подымут на смех.
Через год мать со слезами провожает меня в корпус. Мать приводит меня в хадзар, берет в руки надочажную цепь и молит Сафа о покровительстве. Ведь она никогда не забывала принести Сафа жертву — его долю. И пусть он теперь, так же, как она была внимательна к нему, в свою очередь будет внимателен к одному из членов покровительствуемой им семьи. Мать заставляет меня поцеловать цепь. Я снимаю папаху и благоговейно прикасаюсь губами к холодному железу...
Проходит несколько лет, и нет старого очага в нашем хадзаре. Вместо очага — камин, и вместо отверстия в крыше над крышей хадзара — труба. Камин устроен посередине продольной стены и начинается у самого пола. Старая надочажная цепь прячется где-то в трубе, и только небольшая часть ее видна в отверстии камина. Теперь уж не возьмешь цепь в руки, а чтобы поцеловать ее, нужно залезть головой в камин. Запрятана в тюрьму священная цепь. Не в почете Сафа.
Ныне нет уже и камина...
У нас в хадзаре стоит уродливая русская печь с плитой. Ее дымоход идет в трубу камина, а камин бездействует. Отверстие его заделано, и старая цепь, забытая в углу на гвозде, напоминает мне далекое детство. Не оттого ли все несчастия сваливаются на осетинские дома, что забыли осетины старого Сафа, не пекут ему пирогов, не пьют, как прежде, в его честь араки, не берутся рукой за цепь, прося его милости?! Далекий Кавказ — родина! Маленький народ, затерянный на земной планете. Где вы? Туда понеслась моя душа. Преодолевая всевозможные препятствия, я двинулся на Кавказ — для того, чтобы там стать самим собой и отдать силы своему народу. А родина и мой народ сливаются у меня с вами в одно нераздельное целое... Рассказывать ли вам о всех приключениях, происшедших со мной в дороге? Не стоит. Это заняло бы слишком много места. Я расскажу вам обо всем этом при встрече. Так или иначе, я добрался. Колумб, наверно, не больше торжествовал, увидев на горизонте землю, чем мы, заметив линии родных гор. Но какой удар ожидал меня, как только я соскочил с поезда. Грохот орудий, война, кровь. Дальше больше; Мой маленький народ разбился на две враждебные группы, находящиеся между собой чуть ли не в состоянии открытой войны. Все эти события — мне еще не понятны, но одно для меня ясно, что им необходимо положить конец. Брат восстал на брата. Какой позор! Какое умопомрачение! Мусульмане и христиане... Мы ведь, осетины, и не мусульмане и не христиане, мы скорей уастырджисты или даже язычники, с культом заповедных рощ, вековых деревьев, духов, которыми мы наполняем поля и леса, воды и горы, дома и пещеры. Наша молитва — чинок араки или чаша пива в одной руке, круглый пирог с сыром в другой. Да, это так! А то вдруг стали мусульманами и христианами! Не понимаю ни мусульманства, ни христианства! Вы не можете себе представить, как это меня огорчает. Как будто кто разрывает мое собственное сердце на две части. Да оно так и есть. Потому что мое сердце: это я и вы. Я мусульманин, а вы христианка — дети одного маленького народа. Мы — это символ единства. А это единство — наше спасение.
Читать все произведение
