Iriston.com
www.iriston.com
Цæйут æфсымæртау раттæм нæ къухтæ, абон кæрæдзимæ, Иры лæппутæ!
Iriston.com - история и культура Осетии
Кто не помнит прошлого, у того нет будущего.
Написать Админу Писать админу
 
Разделы

Хроника военных действий в Южной Осетии и аналитические материалы

Публикации по истории Осетии и осетин

Перечень осетинских фамилий, некоторые сведения о них

Перечень населенных пунктов Осетии, краткая информация о них и фамилиях, в них проживавших

Сборник материалов по традициям и обычаям осетин

Наиболее полное на сегодняшний день собрание рецептов осетинской кухни

В данном разделе размещаются книги на разные темы

Коста Хетагуров "Осетинскя лира", по книге, изданной во Владикавказе (Орджоникидзе) в 1974 году.


Перечень дружественных сайтов и сайтов, схожих по тематике.



Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru Индекс цитирования
Статьи Словари
Здравствуйте, Гость
Регистрация | Вход
Опубл. 08.05.2009 | прочитано 5157 раз |  Комментарии (4)     Автор: Tabol Вернуться на начальную страницу Tabol
ГОРЦЫ-ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ (окончание)

Инал КАНУКОВ 

 

(НАЧАЛО)  

 

Как теперь, вижу я печальную фигуру дорогой матери, которая сидит у постели больной моей сестры и безмолвно смотрит, как больная в корчах мечется по койке, прося помочь ей. Слезы катятся по бледному, изможденному лицу матери и падают ей на грудь; я из угла, где поместился на бурке, тоже созерцаю эту трогательную картину, и вот-вот слезы хлынут из моих глаз, и я зарыдаю. Но дневной путь, сопряженный с такими трудностями, меня заставляет смежить очи против моего желания — и я засыпаю. 

И вдруг я слышу, будто во сне, вопль, раздирающий душу, и просыпаюсь тревожно. И вижу я уже наяву, что мать, закрыв лицо руками, рыдает у трупа скончавшейся моей сестры, которая при свете сального огарка представляется такою страшною, что я отворачиваюсь невольно и у меня вырывается из груди рыдание. 

Все просыпаются и присоединяют свой плач. Итак, покончила свое существование моя меньшая сестра, неизвестно, от какой болезни. Она мучительно боролась со смертью и, наконец, должна была поддаться, чтобы не видать дальнейших страданий. 

О смерти сестры дали знать отцу, который находился на другой квартире. Он сурово выслушал это известие и ничего не сказал. В полдень следующего дня тело усопшей уже выносили на плетне, завернутое в белый саван. За телом следовали двое мулл, несколько наших родственников; отца не было среди этой небольшой толпы, и меня тоже задержали. 

Утром следующего дня мы уже покинули эту злосчастную квартиру, чтобы продолжать путь многотрудный. Я сел опять на лошадь и потому был в качестве верховых дяди, отца и двух двоюродных братьев. Наше добро с семейством отправилось вперед на подводах, а мы, как верховые, ехали позади. Когда мы выехали, то отец подъехал к какой-то свеженасыпанной могиле и, остановившись, читал вполголоса молитвы из Корана; потом, сделав дуа, т. е. проведши три раза ладонями своих рук по лицу и проговорив «а-аминь», он произнес и на своем языке: 

Рухсаг у, — нечто вроде древнего римского: «Sit tibi terra levis». 

Вот, наконец, потянулись ровные поля почти без растительности; попадаются курды с остроконечными шапками и огромнейшими кинжалами, смотрят особенно свирепо и все угрожают кинжалами... 

Вдали показались какие-то большие строения. 

— То Карс,— объяснил один прохожий на наш вопрос, что это за строения. 

Слава богу! Наконец-то добрались и до Карса. Приехав в Карс, мы разместились по квартирам дальнего квартала города. 

Как помнится, нам отвели квартиру на горе, в доме одного муллы, у которого были как частно обучавшиеся два дигорских мальчика. Эти последние не пускали нас во двор, что, конечно, особенно возмутило отца, тем более, что он знал их на родине, и даже они приходились ему родственниками. 

— Вот испортились где, собаки! — горячился он. — Забыли даже своих родственников и не питают ни малейшего уважения к старшим! 

Однако с помощью хозяина, который жестоко поколотил их, нам удалось по праву отвода завладеть их квартирою. 

Из Карса переселенцев рассылали по окрестным селениям, чтобы их селить там. Но так как дробили переселенцев по два, по три двора отдельно, то это обстоятельство особенно не понравилось переселенцам. 

Отец мой во все двухнедельное наше пребывание в Карсе отсутствовал, так как был назначен поверенным от всех переселенцев осмотреть место, где приходилось им селиться, и узнать о доброкачественности и годности этих мест. 

Отец вернулся обратно, и к нему собрались переселенцы. 

— Места скверные,— сказал он им,— народ собачий. Мы стремились сюда из родины, где нам было хорошо, сломя головы,— и вот мы, как видите, в Стамбуле, у цели нашего многотрудного и несчастного пути, и что же мы видим в нем? Нам не приходится брататься с теми людьми, которые, как вам самим известно, воруют у наших жен башмаки1. Подумайте об этом серьезно, ради ваших детей. Если вернемся обратно на родину, то это не признак нашего малодушия, как это думают многие из нас, а это значит, что желаем блага своему семейству, которое погибнет здесь среди такого народа; лучше вспомните про свое привольное и счастливое житье на родине, которая нас опять радостно примет в свои объятия, как блудных сыновей, и мы опять заживем по-старому. Потеряли многое — что делать? — это все вследствие нашей глупости и доверчивости; теперь же опомнились, и ошибку еще не трудно исправить. Но вспомните, что если здесь нас будут селить отдельно по два, по три семейства, то мы забудем друг друга и не будем знать, кто умирает из нас и кто живет, и уже из этого собачьего отродья, что вас будет окружать, ни одна душа не прольет печальную слезу и не проводит ваш прах до последнего вашего жилища — могилы. Вспомните об этом и знайте, что на родине хотя кости наши лягут бок о бок с костьми наших отцов и заплачет там о нас хоть одна душа. 

Призадумались старики, слушая отцовские слова. Долго думали молча, наконец послышалось: 

— Я первый из тех, кто хочет ехать обратно,— и к этому присоединилось еще несколько голосов, и образовались целые десятки. Согласившиеся вернуться обратно на родину с отцом в количестве 90 дворов решили оставить Карс через два дня и пуститься опять на родину. 

Накануне выступления наши арбы собрались за Карсом. Оставшиеся, услышав о нашем окончательном намерении пуститься в обратный путь нахлынули верхами со всех сторон, говорили отцу: ' 

— Не срами нас и себя и не ворочайся. Что скажет, подумай, народ на родине, когда увидят, что ты, один из лучших переселенцев, вернулся обратно? 

Но отец давно уже об этом думал, и решение его уже было твердо, и он во что бы то ни стало задумал вернуться обратно. Обратная наша дорога была через Александрополь, оттуда на Тифлис, во Владикавказ. Эта дорога уже не представляла тех трудностей, которые мы испытали первоначально. Но взамен всех подобных путевых невзгод нас догнала зима между двумя границами — русскою и турецкою — на реке Арпачай. 

Так как нас продержали здесь на границе около трех недель, то, чтобы укрыться сколько-нибудь от зимних холодов, мы вырыли на берегу Арпачая землянки, которые сверху покрыли землею. Квартир казенных нам уже турецкое правительство не хотело давать, так как мы отреклись от него самовольно, что вызвало неудовольствие к нам правительства, выразившееся в том, что хотели нас административным порядком задержать и не выпускать из Карса; но, видя положительное решение наше оставить Турцию и серьезные последствия сопротивления, предоставили нам свободный проезд. 

Итак, мы от морозов скрывались в этих землянках, вырытых на берегу Арпачая. Землянки эти скрывали нас до тех пор, пока снег не растаял, но когда, к нашему беспокойствию, солнечной теплоте угодно было пригреть снег, то этот последний превращался в жидкость, которая стекала в наши землянки и потопляла наше добро или выносила наружу те предметы нашего обихода, которые по своему удельному весу оказывались легкими. 

Но бывали времена, когда эти жалкие землянки не защищали нас от зимней стужи, и тогда мы скрывались в огромный сарай пограничной турецкой заставы. В сарае этом помещались и люди, и животные купно, и владетель этого сарая, содержатель мелочной лавочки и духана, брал с персоны по пять копеек за ночлег. 

В один прекрасный день по толпе измученных переселенцев пронесся радостный слух, что правительством разрешено пропустить нас в пределы русской границы. И все переселенцы второпях стали запрягать своих волов, и арбы опять заскрипели, как бы прощаясь навеки с турецкой границей и приветствуя русскую границу, напоминавшую нам близость нашей недавно покинутой родины. 

Скоро миновали город Александрополь с его полувосточными и полузападными строениями, и перед нашими взорами уже потянулся кряж гор знакомой родины, как будто белый караван Залетных птиц из дальних стран. 

Сердце забилось неизъяснимо радостно при виде знакомых гор, и оно рвалось нетерпеливо вперед к родным местам, к родному аулу, который в моем воображении опять представился ясно. 

Достигли Тифлиса, где мы пробыли около двух недель, и пустились дальше. Близость родины чувствовалась, и мы рвались все вперед и вперед, забыв усталость и лишения. Вот станция Казбек... а там и знакомый Ларс с своими развалинами на скале. Далее Балта... Редант и — Аллах! — вон и Владикавказ, наконец. 

— Алхамдулилльях! — произносит благоговейно отец и проводит три раза по бороде ладонью; наконец-то кончены адовы мученья, слава Аллаху и его пророку Магомету. 

Вот в стороне показалось место нашего аула, но там теперь никто не живет, и лишь деревья да характерный бурьян свидетельствуют о том, что когда-то там жили... Жители переселились в другой аул — Гизель, куда мы и направились, чтобы там на первое время приютиться у бывших наших холопов. 

Отец, вероятно, теперь вспомнил то время, когда он считался в ауле старшиной и главой, вспомнил то время, когда искали покровительства у него самого, а теперь он, вернувшись из Турции, должен искать по необходимости такого же покровительства у бывших своих холопов. И, вероятно, особенно тревожила его эта мысль, потому что по лицу его пробегали тучки, омрачавшие его чело. 

Хотя к нам вышли навстречу, хотя нас приветствовал весь аул неподдельно радостно, но тем не менее, не как равных своих членов, а как чуждых странников, как исключенных из общей семьи и опять принимаемых из снисхождения, и это обстоятельство особенно не понравилось отцу. 

Мы остановились у бывших холопов на первых порах, но благодаря заботливости людей, знавших моего отца, нам недолго пришлось жить там: общими силами нам натаскали строевого лесу для постройки сакли, понадарили все, что нужно было для первоначального обзаведения. 

Отец, поняв свое безвыходное положение и то, что уже холопов, на которых можно было бы возложить работу, не стало, принялся сам работать энергично день и ночь, забыв о том, что он когда-то знал лишь своего серого коня да свое оружие, а черную работу презирал. И благодаря его энергии и удивительному труду, благосостояние наше стало быстро поправляться, но Аллаху было угодно взять его душу к себе, и все пошло вдруг прахом! 

Остальные переселенцы, наученные тоже горьким уроком, стали поправляться, а были, впрочем, и такие, которые разорились окончательно, так как без первоначальной помощи они не могли подняться на ноги. 

Когда, бывало, соберутся соседи к отцу из всех околотков, то, слушая его рассказы про нашу дорогу в Стамбул, они участливо и угрюмо качали головами и удивлялись трудностям дороги, выражая сожаление к тем из своих земляков, которым приходилось их терпеть. 

Затем прошел год — стали переселяться другие, привозя также горестные известия о судьбе переселенцев. А впрочем, были между ними и такие, которые отзывались и с хорошей стороны о новой их жизни. Между прочим, один, недавно приехавший оттуда, рассказывал: 

«Не верьте тому, что мы в Турции занимаемся воровством. Правда, прежде, пока мы еще не обзавелись никаким домашним добром, бывало, нечего греха таить, воровали. Был случай, когда и я должен был взяться за это ремесло, но вынужден был к тому бедственным своим положением. Это было в то время, когда мы уже достигали Карса, где предполагали поселиться. Все наши жизненные припасы, все деньги, которые были при нас, истощились окончательно, и нас бы постигла страшная голодная смерть, если бы я в один прекрасный день не отправился на опасный промысел. Вечер, в который я вышел, был самый благоприятный. На небе разорванные тучки проходили по луне и закрывали ее порою, отчего по временам делалось темнее. Взяв свою винтовку, шашку, пистолет и сев на своего вороного, которого не продам теперь ни за какие деньги, я отправился искать добычи, предварительно помолившись всемогущему Аллаху, чтобы он ниспослал мне добычу щедрую. Оставив семью у дороги под охраной пятнадцатилетнего своего брата, я свернул на большую дорогу, где предполагал набрести на добычу. Вот до слуха моего донеслись звуки бубенчиков и колокольчиков. Я догадался, что то непременно идет караван, и, спрятавшись вместе с своим вороным за большим камнем, стал выжидать со взведенной винтовкой приближения каравана. 

Звуки делались все явственнее, и вот первый верблюд, мерно, шагая, поравнялся уже с тем камнем, за которым была моя засада. На верблюде хозяин, покачиваясь взад и вперед, напевал вполголоса какую-то жалобную песню на турецком языке. 

— Кафыр! — вдруг воскликнул я, появляясь из-за камня с винтовкой. 

Верблюд шарахнулся в сторону, фыркая, и седок слетел с него; я выстрелил в воздух, и турок бежал сломя голову, крича о пощаде; другие хозяева верблюдов, в числе около десяти, тоже бежали, как подлые трусы-бабы, и караван верблюдов, навьюченный всяким добром, достался на мою долю. 

Своротив несколько верблюдов с большой дороги и вспоров тюки, я взял, что нужно было, и продолжал далее свое странствие... И с тех пор никогда мысль о воровстве не приходила мне на ум: зачем, думаю я, грабить чужое добро, когда своего достаточно. С турками к тому же живем мы мирно, но они нас все-таки побаиваются, во избежание каких-либо неприятностей, которые мы можем им наделать за какие-либо обиды. Они нас зовут волками, потому что видят в нас большое мужество и храбрость. Мы никогда обиду не оставляем без должного возмездия и потому внушаем им быть к нам уважительными. Они трусы в высшей степени и способны легко сносить всякие обиды. Один из наших может напугать десяток турок и обижать их без особенной опасности для своей жизни». 

Многие приезжают теперь из Турции проведать старую родину; одни из них очень довольны новым отечеством, и нет конца похвалам ему, а другие выражают неудовольствие и желание переселиться обратно, если бы то было дозволено русским правительством. 

Но, однако, оставшиеся в Осетии мусульмане научены горьким опытом предшествовавших переселенцев и не желают переселения; они с большим удовольствием готовы встретить перемену прежнего порядка вещей, чем кидаться в страну, совершенно неведомую. 

Тогда кидались за свободою, за привольным житьем без всякого труда и работы; хотя, впрочем, они сами не могли объяснить, чего хотели. Но должно, по крайней мере, предполагать, что прежний характер не давал им покоя и тянул их подальше куда-то. 

Но другие времена, другие и нравы. Прошло с тех пор немало времени, и все стали смотреть на вещи совершенно иначе. Мало кто уже мечтает о переселении в Турцию: убедились, что там хуже, чем на родине. Обстоятельства жизни заставили относиться холоднее и расчетливее ко всем переменам прежнего порядка и заставляют перенимать новое. 

Да, это неизбежное следствие водворения мира на Кавказе. Условия прежней жизни, вырабатывавшие в горце молодецкие качества, искореняются постепенно, а идеалы прежних джигитов-абреков становятся достоянием преданий. 

Ряд исторических фактов, совершившихся почти на наших глазах, доказывает нам, что народ сохраняет дух воинственности, удальства до тех пор, пока обстоятельства окружающей его жизни тому благоприятствуют, когда есть, так сказать, арена для поддержания и воспитания этих качеств, а арена эта может лишь тогда существовать, когда народ вынужден от кого-либо защищать оружием свою свободу и неприкосновенность обычаев, освященных предками. Но когда для развития этих качеств не благоприятствуют эти обстоятельства, на место храбреца и воина является трудолюбивый хлебопашец. 

Мы видим донских и запорожских казаков. Было время, когда они творили чудеса храбрости, вынужденные к тому защитою своей любимой родины от нашествия крымских татар. Тогда жизнь их проходила в беспрестанных стычках с врагами, и из среды их выходили такие отважные «рыцари», как Тарас, Остап, Наливайко... 

Но настал мир, спокойствие, и идеал прежнего героя уступил место мирному семьянину и трудолюбивому пахарю. Об Остапах, Тарасах и Наливайках, как и других героях Запорожской Сечи, вспоминают разве лишь угрюмые бандуристы в кругу любопытной молодежи, да разве пахарь иногда, задумавшись, произнесет в своей печальной песне имена их. 

Повторяю, влияние этого неизменного, могущественного исторического закона мы видим и в наших горцах. Не верить в действие этого закона — значит быть положительным профаном. Да и профанам-то в настоящее время нельзя не верить в действие этого закона, ибо факт совершается воочию. Молодечество среди горского населения уже далеко не имеет того могущественного влияния на молодежь, какое имело еще в недавнем прошлом; на молодечество теперь смотрят, как на праздность и полнейшее безделье. Подражателей прежним удальцам укоряют, а не хвалят теперь. 

Прежде, бывало, какой-нибудь молодец нацепит на себя целый арсенал оружия, оправленного золотом и серебром, и разъезжает на своем шаулохском коне. Этакою праздною жизнью особенно отличалось высшее сословие, которое, обладая множеством крестьян, возлагало на последних все работы, а само разъезжало на балц2 по соседним кабардинским князьям. 

Так как мой отец принадлежал к числу людей, имевших крестьян, то он тогда мало обращал внимания на черную работу, считая ее для себя позорною. Он только в совершенстве владел оружием своим и ездил превосходно на своем сером коне, которого так старательно купал на речке. Для этого в полдень обыкновенно он звал меня к речке, куда из конюшни выводил сам своего коня, и среди речки, вооружившись чашкой, он мыл старательно коня, а я держал последнего за узду. Он обладал уменьем выделывать из ремня самые необходимые вещи для сбруи конской; он метко стрелял из винтовки, но однако редко-редко когда тратил напрасно заряд пороха, которым вообще дорожил. 

Когда, бывало, собирался он в балц, то мать и сестра просиживали целые дни за шитьем для него платья, нарядившись в которое он уезжал надолго со двора. Куда? Не знала ни одна душа. 

Через месяц пли два обыкновенно он возвращался, но в сопровождении целой кавалькады; тут были и кабардинские и кумыкские князья, и все они в свою очередь гостили у нас более или менее продолжительное время. 

Обыкновенно я должен был выходить к ним навстречу и помогать им слезать с коней, которых с помощью своих товарищей-одноаульцев расседлывал и, напоивши, клал им травы или гнал в поле. В кунацкой я развешивал по стенам седла, ружья и шашки и потом молча становился у косяка дверей и выжидал зорко того момента, когда кто-нибудь из гостей пожелает пить воды или попросит что-либо подобное; и подобные желания гостей я, как благовоспитанный сын узденя, должен был даже немедленно предупреждать, иначе в устах их заслужил бы нелестное реноме, что отцу было бы очень неприятно. 

Отец также выходил к гостям в кунацкую и тут, опершись на огромнейшую суковатую палку, которая составляла непременную принадлежность кунацкой, заводил речь с гостями. Говорили важно, чинно, как будто решали важные государственные вопросы, а между тем шла речь о лошади какого-нибудь Бимбулата или о меткости кайсиновской винтовки. Поговорив таким образом немного с гостями, отец обыкновенно выходил из кунацкой и холопам давал приказания, чтобы они где-нибудь раздобыли кусæрттаг'ов 3, без которых не уезжал от нас еще ни один гость, сколько помню. 

Перед обедом или ужином для гостей меня обыкновенно снабжали полотенцем через плечо, давали в руку тарелочку с мылом, и в таком виде я следовал за холопом, который в свою очередь нес в одной руке таз, а в другой рукомойник. Пришед в кунацкую, холоп обыкновенно ставил таз перед первым гостем, а я подавал мыло, и начиналось по старшинству умывание рук, которые вытирались после мытья полотенцем, висевшим на моем плече. 

По окончании этого обыкновенно подавался стол, круглый, маленький, о трех или четырех ножках. На столе была баранина кусками с чуреком, белым или просяным. Стол становился ближе к старшему из гостей. Ели обыкновенно важно, медленно, будто размышляя о каком-нибудь важном деле,— того требовал наш этикет, ибо есть скоро считалось постыдным. Чмоканье слышалось на всю кунацкую и раздражало сильно мой аппетит. 

Есть мало — тоже одно из достоинств благородного гостя, поэтому благородные гости часто оставляли весь стол нетронутым, хотя бы у них в желудках скребли голодные кошки. Нужно заметить, что прежде всех перестает есть старший из гостей, а за ним должны перестать и остальные, несмотря на то, если бы даже они оставались голодными. Когда гости переставали работать челюстями, стол убирался услужливыми парнями, которых здесь бывало достаточное количество, с целью поживиться объедками со стола — и, конечно, оставшееся вмиг уничтожалось. 

После ужина, сопровождавшегося подобным же омовением рук, я приносил гостям постели: разостлав их, снимал с гостей чувяки и не уходил из кунацкой до тех пор, пока кто-нибудь из гостей не произносил обычную фразу: 

Цу ныр! (Ступай теперь!) 

И я уходил, и тогда лишь я мог спокойно поужинать. И вот точно в таком воспитании, состоявшем в прислуживании всякому гостю, заключалось домашнее воспитание и занятие всякого порядочного горского мальчика, и кто преуспевал в этом, тот заслуживал особенную лестную репутацию в околотке и получал часто от гостей подарки, вроде газырей, пороху, пули и т. д. Из него воспитывался хороший наездник, так как ежедневно он джигитовал на лошадях приезжавших гостей и водил их с своими сверстниками на водопой. 

Но теперь обстоятельства жизни с освобождением крестьян, этих даровых рук, на которые слагались все заботы семьи, переменились,— переменился и характер современного горца. Как посмотришь теперь да сравнишь характер современного горца и горца недавнего прошлого времени, когда еще воевал Шамиль, то подумаешь, что с тех пор, как окончилась война, прошло столетие. Температура горской крови значительно понизилась, его горячая натура сделалась более холодною, расчетливою, смотрящею на жизнь с более положительной точки зрения. Теперь, вместо того, чтобы совершать набеги вооруженными с ног до головы и пугать мирных путешественников, занялись сельским трудом, понимая то, что в противном случае придется им голодать. 

Недавно один молодой человек из лучшей фамилии, который прежде жил довольно ограниченно, говорил мне: 

— Теперь, брат, времена настали другие; прежде, бывало, нам доставалось все почти даром, и мы могли, не опасаясь голода и холода, разъезжать ради душевной услады, куда нам угодно, или же пошаливать, не опасаясь быть наказану. Тогда наши предки, что называется, жили как у бога за пазухой. Теперь подумать некогда о праздных разъездах, иначе семья помрет с голоду; не для чего носить уже оружие, потому что кровная месть почти уже уничтожилась, теперь работа и работа. Позабыв дедовское презрение к черному труду, я взялся за этот труд. Обзавелся несколькими парами волов и лошадей и доставляю балласт на железную дорогу, имею свой кирпичный завод и благоприобретенный дом, пока вкладываю в банк, а там обзаведусь табуном лошадей и баранами. Построил я себе дом на русский лад, как тебе известно, и обзавожусь самыми необходимым вещами домашнего обихода. 

И он говорил совершенно верно. У него есть европейский столовый сервиз, есть самовар с довольно приличным прибором, и он пьет чай регулярно, что находит удобным и выгодным. 

— Чай мне стоит дешевле, чем, например, резать барана и делать из него бульон; кроме того, чай пить приятнее, и всякого гостя им можно попотчевать. Я так привык теперь к хлопотам, что не могу усидеть ни одного часа и презираю от души человека праздного и бездельного. Но я работаю не для своей собственной пользы, приходится работать и на благо своих земляков, которые, скажу между прочим, относятся к моим начинаниям не особенно благодарно. Нынешнею весною я предвидел, что покосное место соседнего аула, находящееся недалеко отсюда, будет затоплено разлитием Терека. Но общество, которому принадлежало это покосное место, смотрело на такую несчастную возможность совершенно равнодушно. Я предложил аульному обществу условие, чтобы они привезли хворосту к этому месту, а труд отделки плотины я брал на себя. Аульные старшины уверяли меня, что покосное место не затопится и поэтому считали лишним распоряжаться о привозке материала для плотины. Но аульные .старшины жестоко ошиблись, потому что прошлый месяц Терек разлился и затопил все покосное место. Слух о моем предложении аульному обществу дошел тогда до начальника округа, и этот меня благодарил. Я к тому тебе говорю все это, что если будешь делать что-нибудь нашим для их же личной пользы, то со свойственною им подозрительностью они в этом усмотрят заднюю цель. В данном случае весь аул предполагал, что в этом предложении я ищу собственной выгоды, а потому он не согласился и за то поплатился. 

Говоривший эти слова принадлежал к современному типу нашей зарождающейся молодежи, и хотя он не заключает в себе всех типичных черт, которыми будет, вероятно, отличаться вся наша молодежь в близком будущем, но тем не менее, в нем есть зачатки характера, выработанные обстоятельствами современной жизни. Вследствие этого я остановлюсь на его характеристике несколько больше. 

Упоминаемому молодому человеку 26 лет. Вопреки традициям своей знаменитой фамилии, этот молодой человек имеет сильное предубеждение к джигитовству, к бесцельным разъездам и даже к ношению кинжала. Чувство предубеждения он выражал мне неоднократно, «как понимающему человеку». 

«— Пора, пора оставить дурачиться и разъезжать по аулам бесцельно; пора приняться за работу, забыв, что черная работа стыдна алдару или узденю4

Если я еще ношу при себе кинжал,— говорил он,— то единственно с целью не обижать своих родственников, а не уважай я их репутацию, я не только скинул бы с себя это лишнее украшение, потерявшее свое значение, но даже снял бы с себя черкеску и надел бы русское платье, которое нахожу теперь гораздо более удобным. Посмотришь теперь на своих знакомых — так злость берет. Завидуют мне, что я обставился совершенно иначе, чем они, между тем как они физически столь же состоятельны, а может быть, даже больше, чем я. А что у меня еще недавно было? Я был почти бедняком среди своих односельцев, но когда строили железную дорогу, мне вздумалось доставлять туда песок, камень, хворост для постройки плотин на Тереке, для чего на первых порах сделал долги, купил несколько ароб с лошадьми, снял подряд; таким образом мало-помалу у меня открылся свой кирпичный завод, и я приготовлял кирпич для станций. Так я кое-что зарабатывал, и деньги заработанные не проматывал в городе, а относил в банк. А мои односельцы в то время, когда я возился с песком, с хворостом да с кирпичами, посиживали себе в нихасе5 и, занимаясь строганием палочек своими кинжальными ножами, говорили: 

Араби6, что бы это значило, что Хасан разбогател, что у него и русский дом теперь, когда он так недавно жил в такой же грешной сакле, как и мы, а теперь поглядите! — И при этом щепки летели от палочек, которые они обыкновенно строгают. 

— И то сказать: удивительное дело, право, как это мы тоже ни работаем весь день не хуже него, а между тем не отзывается наш заработок на нашем благосостоянии,— говорил другой завсегдатай холма, покуривая папироску, скрученную из писчей бумаги. 

— Да, да! — подтверждали другие голоса лениво. И так они болтают и болтают до сих пор, удивляясь, как это они, работая, не богатеют. 

— Да чем же они живут? — спросил я его однажды. 

— Да разве их собачью жизнь можно назвать жизнью? Они ею вполне довольны и, кажется, другой жизни не особенно-таки желают, а вот небось на воровство еще руки чешутся. 

— А разве еще занимаются воровством? 

— Сосед ворует у соседа корову и даже курицу. Нигде так не распространено воровство, как в нашем ауле,— говорил он.— В продолжение прошлого месяца было украдено 18 лошадей в одном нашем ауле. 

— И почему это случается в нашем ауле, а не в другом? 

— А это потому,— объяснял он мне с накопившейся желчью,— что мы люди негодные и неспособные к общественной жизни, будучи не в состоянии жить единодушно, в согласии. Вот, например, общество нашего аула, не исключая даже самих старшин, знает очень хорошо этих воров и конокрадов, но боится прямо на них указать; для него же хуже, если оно не докажет воровства, что, конечно, очень возможно, так как на месте преступления вора не словили, но предположения верны. Если я один укажу на одного из конокрадов и не подтвержу свое показание осязательным фактом, то вор вечером придет и украдет у меня же в отместку моего коня или корову. Кому же это желательно? Во избежание подобных случаев каждый из нас молчит, а воры продолжают свое ремесло безнаказанно; так, аульное начальство еще не озаботилось обязать всех жителей нести поочередно сторожевую службу. И воры эти столь нахальны, что не краснеют перед теми, которых только вчера обокрали. Так нам и надо за наше равнодушное отношение к безопасности собственного добра,— закончил он злобно.— Нахальство воров простирается до изумительных размеров. Недавно у меня почти среди белого дня чуть не украли моих лошадей, но, к счастью моему, я успел настичь воров, и они, подлые, скрылись вот в этом бурьяне и шныряют здесь, как куропатки, так что приходится каждый час опасаться за безопасность своего добра». 

Вообще говоря, воровство в последнее время не только не уменьшилось, но, напротив, оно, по словам наших же горцев, разрастается. Где искать причины такого обстоятельства? В том ли, что в доказательство воровства требуют осязательных фактов, чтобы вор был пойман на месте преступления, не принимая во внимание одних свидетельских показаний, хотя бы они были подтверждены присягой? Вор, зная это, мало опасается того, что его поймают на месте преступления, и больше вероятия, что он останется безнаказанным. 

Но в скором будущем должно искорениться и это зло. Склонность к воровству есть еще остаток недавнего прошлого времени, и эта склонность сама собою должна уничтожиться. Против могущественного напора цивилизации не устоят никакие традиции старины. И, слава богу, что цивилизация забросила к нам луч свой; наконец, мы видим и железную дорогу: свист локомотива оглушает нас, мирных граждан, и напоминает нам ежедневно, что и мы присоединились к семье цивилизованной Европы. 

Горцы сами содействовали построению этой дороги, которая должна в близком будущем изменить все наше прошлое. И там, где скакал лишь горец вольный на своем шаулохском скакуне7, обвешанный с ног до головы своими воинскими доспехами, теперь раздается свист и пыхтение локомотива, наводя суеверный страх на изумленных горцев. И проходит этот локомотив мимо аулов, не боясь ни «косматых дьяволов», ни абреков заклятых. 

И если бы бывшие обладатели тех человеческих костей, костей джигитов, разбросанных местами по полотну дороги, воскресли волею Аллаха и взглянули бы на «изобретение шайтана» и на житье современной горской молодежи и узнали бы, что они предпочли джигитовке и молодецким разъездам работу и мир с гяурами,— они пожелали бы снова умереть, чтобы не смотреть на сей свет... 

 

___________________________ 

1 В одном селении случилось так, что пропал башмак у моей матери, отчего отец, поднял все селение на ноги и потребовал настоятельно, чтобы башмак отыскался, а хозяину квартиры чуть голову не снес своим кинжалом; однако башмак отыскался-таки. 

2 Балцами назывались праздные разъезды по соседям. В то время гостили по целым месяцам; женам не показывались довольно долго. Сидеть дома считалось постыдным. 

3 Гостю обыкновенно режут всегда барана или быка, что называется кусæрттаг'ами. Чем важнее гость, тем ценнее кусæрттаг

4 Алдары и уздени — высшее сословие в осетинском народе. Эти сословия в последнее время потеряли свое могущественное значение, которое имели еще в недавнем прошлом среди своих земляков, фæрсаглæг'ов и кæвдæсард'ов (холопов). 

5 Место, где собираются аульные мужчины для обсуждения каких-нибудь вопросов. 

6 Араби — говорится в знак удивления, в смысле: «О боже!» 

7 Завода Шаулоха, славящегося и по настоящее время во всей Кабарде. 



<==    Комментарии (4)      Версия для печати
Реклама:

Ossetoans.com OsGenocid ALANNEWS jaszokegyesulete.hu mahdug.ru iudzinad.ru

Архив публикаций
  Января 2024
» О чем рассказали восточно-европейские руны
  Ноября 2022
» От Кавказа до Волги
  Августа 2022
» Кавказцы глазами русских: говорят архивные документы...
  Марта 2022
» К вопросу о заселении Фиагдонской котловины, по данным фамильных и народных преданий
» О новых именах в истории царственного дома средневековой Алании
  Февраля 2022
» К ВОПРОСУ ОБ УДЕЛЬНЫХ ВЛАДЕТЕЛЯХ УАЛЛАГКОМА ПО ФАМИЛЬНЫМ, НАРОДНЫМ ПРЕДАНИЯМ И АРХИВНЫМ МАТЕРИАЛАМ
  Декабря 2021
» Осетинская религия; религия осетин (Ирон дин)
  Мая 2021
» Иверская (Моздокская) икона Божией Матери
  Мая 2020
» Соотношение понятий Æгъдау, религия (дин), вера во внутриосетинской дискуссии
  Июля 2019
» Открытое обращение представителей осетинских религиозных организаций
  Августа 2017
» Обращение по установке памятника Пипо Гурциеву.
  Июня 2017
» Межконфессиональный диалог в РСО-Алании состояние проблемы
  Мая 2017
» Рекомендации 2-го круглого стола на тему «Традиционные осетинские религиозные верования и убеждения: состояние, проблемы и перспективы»
» Пути формирования информационной среды в сфере осетинской традиционной религии
» Проблемы организации научной разработки отдельных насущных вопросов традиционных верований осетин
  Мая 2016
» ПРОИСХОЖДЕНИЕ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА
» НАРОДНАЯ РЕЛИГИЯ ОСЕТИН
» ОСЕТИНЫ
  Мая 2015
» Обращение к Главе муниципального образования и руководителям фракций
» Чындзӕхсӕвы ӕгъдӕуттӕ
» Во имя мира!
» Танец... на грани кровопролития
» Почти 5000 граммов свинца на один гектар земли!!!
  Марта 2015
» Патриоту Алании
  Мая 2014
» Что мы едим, или «пищевой терроризм»