НАЧАЛО  

Схема движения алан на запад

 

Как видно из приведенного выше исторического очерка, большую роль в качестве плацдарма для продвижения алан на запад сыграла Паннония. Ввиду территориальной близости Паннонии к причерноморским степям именно здесь можно ожидать наиболее реальные материальные следы алан; совершенно очевидно, что чем дальше на запад они уходили, тем больше нивелировалась их традиционная культура. Этнической интерпретации археологических материалов гуннского времени Венгрии посвящена основательная монография А. Альфельди (24). Однако, А. Альфельди, выделив характерные (по его мнению) черты погребального обряда и материальной культуры гуннов, прочие комплексы этого периода, не попытался связать с каким-либо определенным народом, обращая внимание лишь на их кочевнический характер. Заслугой А. Альфельди является признание культуры, принесенной гуннами в Паннонию и представленной, в частности, изделиями полихромного стиля, многокомпонентной по происхождению и созданной не только гуннами, но и другими народами — в том числе и аланами. 

Разделяя выводы А. Альфельди, Н. Феттих признавал роль алан в оформлении культуры Паннонии периода гуннского нашествия и писал, что «среди археологических памятников мы должны искать следы алан в таких местах, где можно отметить знаки интенсивного персидского влияния» (25, с. 186). Однако, попытки выявления таких следов Н. Феттих не предпринял. 

В 1950 г. у города Чонград в юго-восточной Венгрии был открыт интересный могильник гуннского времени, опубликованный М. Пардуцем. Обряд погребения характеризуется положением стоя, сидя и на корточках, ориентировка юг-север и запад-восток (26). Сидячие костяки группы П. М. Пардуц связывает с кавказским обычаем (26, с. 386), опираясь на грунтовые могильники первых веков н. э. в Тарках и Карабудахкенте (Дагестан), хотя тут же подчеркивает: «трудным является вопрос, какой народ был носителем этой культуры» (26, с. 389). Тем не менее погребения группы П М. Пардуц ставит в связь с присутствием «элементов из кавказской области», ссылаясь при этом на могильники Усть-Лабинский (по Н. В. Анфимову) и Гилячский (по Т. М. Минаевой). Исследователь полагает, что на старое оседлое в Венгрии сарматское население наслоились новые сармато-аланские, вандальские, готские и гепидские племена (26, с. 389). М. Пардуц отмечает, что в Венгрии до сих пор нет нишевых могил, характерных для южной России, и единственным исключением является могила из Кестхей, по-видимому аланская (26, с. 390). В заключение М. Пардуц приходит к осторожному выводу: при современном состоянии знаний в материале из Чонграда невозможно установить большую массу алан и их присутствие может быть взвешено на основании упомянутых нишевых могил и деформированных черепов (26, с. 391). 

В вещевом материале из Чонграда действительно есть отдельные элементы, демонстрирующие сарматское или сармато-кавказское влияние, например, кинжалы с вырезом у основания рукояти (аналогии концентрируются преимущественно на Северо-Западном Кавказе, например, могильник Дюрсо близ Новороссийска, сам М. Пардуц указывает их в Керчи, Феодосии, Туапсе, 26, с. 349), серьги с многогранником, керамика с зооморфными ручками и вертикальными ручками-сливами типа трубки (26, рис. 8), также, возможно, происходящая с Северо-Западного Кавказа и Крыма (23, с. 81). Переселение какой-то группы северокавказского населения в конце IV — начале V в. из Прикубанья в район Чонграда вполне возможно, что исторически может быть связано с движением части гуннской орды через нижнее Прикубанье и Фанагорию в Крым и далее в степи Северного Причерноморья. Но имеет этот материал Чонграда отношение к аланам? 

М. Пардуц справедливо выдвинул в качестве критериев выделения аланских древностей Паннонии камерные могилы (катакомбы и подбои) и деформированные черепа, хотя и эти критерии требуют оговорок и должны рассматриваться с учетом комплексов. Кратко остановимся на указанных критериях М. Пардуца. 

Насколько нам известно, до сих пор единственным камерным могильником на территории Венгрии остается могильник у города Кестхей, где открыты подбойные могилы V в. (27, с. 185—189; 28, с. 234, 237). К. Шаги отождествил эти захоронения с германцами, находившимися на службе у гуннов, тогда как М. Пардуц считал погребения Кестхея аланскими (26, с. 390). М. Пардуц ближе к истине хотя бы потому, что германцы не практиковали обряд погребения в подбоях, тогда как подбои и катакомбы (камерные могилы) были достаточно распространены у сарматских и сакомассагетских племен Северного Причерноморья, Приуралья, Средней Азии как в догуннскую, так и послегуннскую эпохи (29, с. 195—208; 30, с. 218—227; 31, с. 3—14; 32, с. 29—37; 33, с. 67—69 и т. д.). 

В то же время погребения в камерах-подбоях не типичны для собственно гуннов, практиковавших погребения с сожжением, конем или шкурой коня (34, с. 94; 35, с. 61—72). Мы на основании сказанного, склонны разделить выводы М. Пардуца. 

Представляется более ясным вопрос об искусственно деформированных черепах. Восточное их происхождение на территории Центральной и Западной Европы несомненно. Возникший в глубине Западной Сибири (36, с. 99—110), этот обычай быстро распространился в Средней Азии и в среде сармато-аланских племен (37, с. 18), считаясь признаком знатности и красоты (38, с. 680). Есть мнение о том, что деформация черепа вызывала эпилептоидные припадки с судорогами, ауреами, видениями, галлюцинациями (39, с. 45) — патологическими деформациями психики, имевшими отношение к шаманизму, в Центральной и Западной Европе в рассматриваемое время неизвестному. Сводки распространения деформированных черепов V в. на западе составлены И. Вернером (20, карта 9) и Т. Сулимирским (40, рис. 70). И. Вернер отмечает, что до 400 г. деформированные черепа в Западной Европе неизвестны (20, с. 24) и уже отсюда вытекает, что они появились здесь одновременно с движением восточных кочевников гуннов и алан на запад. Картографирование деформированных черепов, более полно выполненное И. Вернером, показывает в целом соответствие их ареала с тем маршрутом, по которому двигались и расселялись в Западной Европе аланы в их разнообразных комбинациях то с гуннами, то с германскими племенами. Первый район большой концентрации деформированных черепов мы видим на территории бывших римских провинций Паннония 1, Паннония II и Норик, где пребывание алан засвидетельствовано историческими источниками прочно. За время, прошедшее после публикации труда И. Вернера, число находок увеличилось и сейчас эта группа еще более представительна. Вторая группа расположена между средним течением Эльбы и верхним течением Везера, что могло бы соответствовать местоположению алан, вандалов и свевов перед их вторжением в Галлию в 406 г., но большинство находок датировано концом V—VI вв. и хронологически с этим вторжением не увязывается. Наконец, третья группа деформированных черепов конца V—VI вв. сосредоточена на левом берегу среднего течения Роны, что соответствует исторически засвидетельствованному поселению алан в долине Роны (область Валентинуа) в 440 г. (8, с. 33). 

Характерно, что по мере продвижения на запад находки деформированных черепов становятся все моложе и если в первой группе черепа времени Аттилы мы видим в 16 пунктах (на карте И. Вернера), то в группе второй один, а в третьей группе ни одного. Здесь все черепа происходят из поздних находок. Данное обстоятельство свидетельствует о продвижении носителей этого обычая с востока на запад. Обычай деформации в Западной и Центральной Европе сохраняется до VI в. и исчезает в меровингскую эпоху (21, с. 125; 20, с. 16), т. е. одновременно с ассимиляцией алан по наблюдениям Б. Бахраха. 

Разумеется, обычай искусственной деформации черепа не служит этническим показателем и был распространен у целого ряда древних народов, принимавших участие в «великом переселении». Но он практиковался и у алан и на рассмотренном выше материале мы можем предполагать аланскую его атрибуцию, особенно применительно к третьей группе Валентинуа. 

С конца IV в. на обширной территории от степей Казахстана до Нормандии появляются отдельные богатые мужские и женские погребения, одно время считавшиеся кладами. Последняя точка зрения вызвала возражения Г. Ф. Корзухиной, писавшей, что «кочевники никогда не зарывают вещи в виде кладов. Все комплексы, с виду имеющие сходство с кладами, найденные в степях Причерноморья и Средней Азии, при ближайшем рассмотрении оказываются одинокими богатыми кочевническими погребениями» (41, с. 68). В настоящее время принадлежность «кладов» богатым кочевническим могилам сомнений уже не вызывает, а их интерпретация как «княжеских» или погребении федератов признана. 

В своей известной сводке материалов гуннской эпохи И. Вернер приводит перечень таких погребений в Западной и Центральной Европе, содержащих в инвентаре вещи северопричерноморских и восточноевропейских типов (металлические зеркала с ушком, серьги калачиковидные и с многогранником, пряжки, фибулы в виде мухи, так называемые «zikadenfibel» и т. д.). Характерно, что во многих интересующих нас погребениях Центральной Европы найдены разбитые металлические зеркала, что является одним из элементов сармато-аланского погребального ритуала на территории юго-восточной Европы — ритуала, зародившегося еще в савроматскую эпоху и дожившего до V в. (42, с. 95). И этот компонент инвентаря может свидетельствовать в пользу аланской атрибуции комплексов, хотя настаивать на ней, конечно, трудно. Тем не менее укажем ряд богатых кочевнических погребений V в. в Центральной и Западной Европе, которые с необходимыми оговорками можно рассматривать как возможные аланские. Среди них знаменитое погребение в Унтерзибенбрунне близ Вены с богатым набором роскошных вещей, многие из которых ювелирной работы с инкрустациями (43, с. 32—66). В состав инвентаря входит и разбитое на две части (преднамеренно испорченное) металлическое зеркало, в связи с чем М. И. Ростовцев писал: «Я не вижу ни одной причины, которая бы мешала отнесению погребений Зибенбруннена сарматским женщине и ребенку» (44, с. 53). Однако, как это ни соблазнительно, выводы М. И. Ростовцева нельзя не оценивать как чрезмерно прямолинейные; сложную проблему происхождения и распространения инкрустированных украшений эпохи «великого переселения» на обширном пространстве от Боспора до Северной Африки он свел только к наследию Боспора и аланских переселенцев на запад, что встретило отрицательные оценки со стороны А. К. Амброза (45, с. 17). В европейской научной литературе погребение из Унтерзибенбрунна интерпретируется по-разному: его считают германским (46, с. 29; в полихромной фибуле действительно заметны древнегерманские традиции; кроме того, А. К. Амброз замечает, что «сарматы IV в. вообще не знали двупластинчатых фибул, следовательно и ушедшие на Запад аланы не могли ввести эту моду, они лишь спорадически заимствовали ее от других народов», 47, с. 39), оставленным гуннами (20, с. 91) или федератами, разбогатевшими на римской службе в первой половине V в. (48, с. 55—59). Однако Я. Тейрал, возражающий гуннской атрибуции И. Вернера, указывает, что среди римских федератов были и сарматы, а аланы играли важную роль (48, с. 59). 

Таким образом, четкого этнического определения могилы V в. в Унтерзибенбрунне достичь не удается, несмотря на длительное изучение этого памятника. 

Интересно женское погребение V в. из Регей в Венгрии, опубликованное Г. Месарошем (49, с. 66—91). В инвентаре две роскошные серебряные фибулы, покрытые золотой пластиной с цветными инкрустациями, прекрасной работы кувшин с горлом в виде головы птицы, позолоченная поясная пряжка, золотые нашивки на платье в виде буквы «М» (такие же в Унтерзибенбрунне), стеклянный кубок с налепами. Череп женщины искусственно деформирован в соответствии с восточным обычаем, но две фибулы на плечах и пряжка на поясе указывают на готские традиции (50, с. 131 —165). Г. Месарош погребение в Регей этнически пытается связывать с племенами, переселившимися в Паннонию с востока, возможно с федератами, среди которых были и аланы Сафрака. Но это лишь осторожное предположение. Ф. Бирбрауер приводит аналогичные готские погребения, в том числе из Суук-Су в Крыму, Хохфельдена в Лотарингии и Дуратона в Испании (50, с. 139, рис. 5). К готским погребениям относят комплекс из Регей и авторы «Археологии Венгрии», но здесь же отмечают, что аналогичный черноглиняный кувшин V в. был найден в Озоруково Кабардино-Балкарской АССР — территории, где в то время расселялись аланы (51, с. 294). Я не знаю, какой именно кувшин из Озоруково имеют в виду авторы, но невозможность однозначной этнической атрибуции и в данном случае выступает отчетливо. 

Я. Тейрал писал о распространении вещей типа Унтерзибенбрунна по Европе и Северной Африке до Карфагена (48, с. 12). В этой связи возникает частный вопрос о распространении на Западе так называемого полихромного стиля, связанного с эффектной цветной (чаще красной) инкрустацией по золотому фону. Именно изделия полихромного стиля имел в виду М. И. Ростовцев, когда обосновывал свою теорию «боспороцентризма» и алан-разносчиков этого стиля по всей Европе. Видимо, под воздействием взглядов М. И. Ростовцева, бывшего тогда одним из крупнейших авторитетов в археологии, О. М. Дальтон сравнивал «готские» древности из Керчи, проданные А. Л. Бертье-Делагардом Британскому музею, с произведениями более позднего меровингского стиля и доказывал их полную тождественность (52, с. 145). На фоне этих построений Г. Кюнн пришел к выводу, что фибулы типа «муха» (или цикада) в Европу были занесены сарматами вместе с готами (53, с. 85—106), чему возражает Б. Аррениус (54, с. 15—16), хотя такая возможность вполне реальна. 

Однако, О. М. Дальтон не обратил внимания на заключение М. И. Ростовцева о том, что полихромный стиль «стал стилем хозяев, господствующего класса населения, стилем княжеских и королевских дворов, стилем Гейзериха, Теодориха, Аттилы» (44, с. 65). Тем самым М. И. Ростовцев признал изделия полихромного стиля принадлежащими степной аристократии не только сармато-алан, но также готов и гуннов, что признано и современными исследователями древностей эпохи «великого переселения» (55, с. 53; 56, с. 7). Лишь часть украшений полихромного стиля производилась в мастерских Боспора и отсюда в гуннскую эпоху распространялась на восток и на запад при посредстве постоянно передвигавшихся кочевников (И. Вернер считает даже, что центр гуннских кочевий в начале V в. находился в районе Боспора; 20, с. 95). Среди этих кочевников безусловно находились и аланские группы. 

Настоящим же центром производства импозантных изделий полихромного стиля стало среднее Подунавье, где располагалась ставка Аттилы и центр его эфемерного государства. По этому поводу А. К. Амброз писал: «Народы, передвигавшиеся к западу на рубеже IV—V вв., не принесли с собой развитого стиля типа Госпитальной улицы (могильник в г. Керчь — В. К) и Унтерзибенбрунна, а только отдельные элементы будущего стиля. На Дунае эти элементы подверглись переработке и постепенно слились в единный сплав новой археологической культуры, принадлежавшей верхушке гуннского объединения. На Боспор, на Волгу, на Кавказ, а также в Западную и Северную Европу этот стиль распространялся из Среднего Подунавья как «гуннская мода» (45, с. 132—133). Отсюда следует вывод, что «нет оснований считать вещи с инкрустацией догуннскими и занесенными на запад беглецами аланами или готами, заимствовавшими их на Боспоре» (45, с. 146). 

Трудно полностью согласиться с приведенным выводом А. К. Амброза. Если западноевропейские вещи с инкрустацией (см. напр. 54, 57) действительно не относятся к догуннскому времени и они действительно не были заимствованы аланами и готами на Боспоре, то кто кроме алан и готов мог занести их в V в. в Западную Европу из Паннонии? «Гуннская мода» стала популярной в период Аттилы и ее распространение могло не зависеть от массовых миграций, но в первые десятилетия V в. носителями и распространителями полихромного стиля, возникшего задолго до появления гуннов в Северном Причерноморье, равно обычая искусственной деформации черепов и ритуала разбивания погребальных зеркал, были скорее всего аланы и готы. Конечно, вычленить узко аланское наследие здесь невозможно и мы можем говорить только о разноэтничной социальной верхушке этих племен, вторгшихся в Галлию, северную Италию и Испанию в первой половине V в. В этом я солидарен с И. Вернером (20, с. .91). 

В свете сказанного вновь обратим внимание на женское погребение V в. в Эране (Нормандия; 58, с. 78; 59, с. 295— 304). Здесь мы видим две богато инкрустированные золотые фибулы типа Унтерзибенбрунна и золотые нашивки на платье в виде буквы «М», что также отмечено в Унтерзибенбрунне и Регей. Золотые укращения Эрана могли попасть сюда, по Э. Салену, во время похода алан, вандалов и свевов в 407 г. Но поскольку Унтерзибенбрунн датируется первыми десятилетиями V в. (48, с. 18), дату могилы в Эране следует несколько отодвинуть — к середине V в., что соответствует времени появления алан на Бретани и в соседней Нормандии по письменным источникам. 

На территории Северной Франции есть и другие находки вещей среднедунайского происхождения. В частности, это фибула в виде мухи, найденная в Берепере (бассейн Роны), датированная Э. Саленом первой половиной V в. и связанная им с аланами (59, с. 307). Выше мы уже отмечали северопричерноморское происхождение фибул-«мух», поэтому связь данной фибулы с аланами остается вполне вероятной, хотя и не доказанной. Сложный вопрос о пластинчатых фибулах был рассмотрен нами в статье об аланах на Западе (23, с. 92). В 1930 г. Л. Франше сделал попытку отождествить с аланами некоторые бронзовые предметы, в основном пряжки, происходящие из долины Луары (60). Л. Франше отнес эти предметы к V в. и подчеркнул, что «аланы занимали весь запад старой Орлеанской провинции по правую сторону Луары, немного иногда захватывая левый берег» (60, с. 71). Местонахождение вещей действительно совпадает с ареалом алан в районе Орлеана и это соблазнило Б. Бахраха использовать выводы Л. Франше в своей книге (8, с. 112, рис. 9), но Б. Бахрах не учел возражения Г. Цейсса и Э. Салена: первый датировал вещи VII в. (61, с. 147—148), а второй установил их местное происхождение (59, с. 312—318). Таким образом, попытка Л. Франше оказалась неудачной. В то же время Э. Сален, касаясь вещей северопричерноморского и паннонского происхождения на территории Франции, ставит их в связь с движением алан в начале V в. из Паннонии через Северную Францию в Испанию (59, с. 295—296; 62, с. 77—78). 

Если выявление археологических следов алан на территории Франции чрезвычайно затруднено и не выходит пока за рамки осторожных допущений, то на территории Пиренейского полуострова выявление таких следов еще труднее. Прежде всего это погребение из Бейя в Южной Португалии, давшее науке меч с навершием рукояти с вставкой и две золотые пряжки, инкрустированные гранатовыми вставками (63, с. 206—207). Н. Оберг и К. Раддац (64, с. 150) уверенно приписывают этот комплекс вестготам, могильники которых на Пиренейском полуострове дйствительно известны (65, 66). Но находки в Бейя с неменьшими основаниями можно считать аланскими — аналогичные хоботковые пряжки в конце IV—V вв. были широко распространены в Северном Причерноморье. 

В заключение коснемся находок в Северной Африке. Это богатый инвентарь из саркофага в Кудьят-Затер (Карфаген) с золотым колье, двумя пластинчатыми фибулами полихромного стиля, фибула с подвязной ножкой, три перстня, золотая инкрустированная пряжка, 169 золотых бляшек от одежды. Опубликовавший этот материал М. И. Ростовцев датировал его концом IV—V вв., сравнивал с находками из Эрана и Керчи и предложил гипотезу об аланской принадлежности погребения в Кудьят-Затер (44, с. 54—57, рис. 23—24). Присутствие полихромного стиля впечатляет, но датировка комплекса подверглась уточнению. Я. Тейрал показал, что комплекс из Кудьят-Затер датируется VI в. (48, с. 59). 

Не менее осторожно следует подходить и к золотым вещам из языческого храма Тубурбо-Майюс в Карфагене (44, с. 56—57). И здесь возможны некоторые параллели с Северным Причерноморьем, что в свое время побудило автора этих строк и В. К. Пудовина посчитать, что вещи из Тубурбо-Майюс «попали в Северную Африку в связи с переселением туда вандалов и алан из Испании в 429 г.» (23, с. 95). Сейчас я не берусь это утверждать, так как дата комплекса остается неясной и он требует специального изучения. 

Причины огромных трудностей, стоящих перед исследователем, понятны. Чем дальше уходили на запад аланы, тем больше утрачивались и нивелировались те специфические черты их материальной культуры, которые могут быть для нас своего рода индикаторами. По Р. Хахманну, никогда не наблюдается полного переноса всего комплекса культуры на новую территорию и поэтому археологически переселение не может быть доказано, оно может лишь предполагаться (67, с 84). Поэтому однозначно опознать следы алан в культурах Франции, Испании, Португалии, Африки V—VI вв. мы не можем и пребываем в области более или менее допустимых гипотез. 

Обитание наших соотечественников — алан на Западе, их поход через всю Европу в Африку, их военно-политическая активность в тех далеких краях — одна из интересных страниц отечественной истории. На закате Римской империи аланы сыграли немалую роль в ее дальнейшей судьбе, ибо признано, что аланы здесь не только отличились в римских войсках, но и внесли свой вклад в этногенез современного итальянского народа (68, с. 158). Аланские элементы бесспорны в топонимике Франции; будучи на ее территории довольно долгое время, аланы, по признанию Б. Бахраха, оказали положительное влияние на развитие военного дела Западной Европы, особенно на тактику конного боя. Вместе с германскими племенами аланы активно участвовали в распространении по Европе полихромного стиля и «гуннской моды», сформировавшейся в Паннонии, где большие массы алан находились длительное время. Как пишет Б. Бахрах, аланы были единственным негерманским народом, имевшим в эпоху «великого переселения» значительные поселения в Западной Европе. Все это прочно связывает историю алан с европейской и мировой историей. 

«Как уникальный феномен в истории Западной Европы аланы давно заслужили, чтобы их история была исследована». Эти слова Б. Бахраха могли бы послужить эпиграфом к данному очерку о судьбе наших соотечественников на Западе. 

ЛИТЕРАТУРА 

1. А м м и а н Марцеллин. История. // ВДИ, 1949, № 3. 

2. Комментарий Е. И. Скржинской к труду Иордана «О происхождении и деяниях гетов». М., 1960. 

3. Кулаковский Ю. Аланы по сведениям классических и византийских писателей. Киев, 1899. 

4. Vernadsky George. Ancient Russia. New Hawen, 1944. 

5. Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М., 1960. 

6. V а г a d у Laszlo. Das letzte Jahrhundert Pannoniens (376—476). Budapest, 1969. 

7. Harmatta J. The last century of Pannonia. // Acta antiqua. t. XVIII, fasc. 3-4, Budapest, 1970. 

8. Bachrach Bernard S. A History ol the Alans in the West. University of Minnesota press. Minneapolis, 1973. 

9. Клавдиан Клавдий. На Руфина книга 1. // ВДИ, 1949, 4. 

10. Клавдиан Клавдий. Панегирик на четвертое консульство Гонория Августа.//ВДИ, 1949, 4. 

11. Sagi К. Das Problem der pannonischen Romanisation im Spelgel der volkerwanderungszeitlichen Geschichte von Fenekpuszta. // Acta antiqua, t. XVIII, Ease. 1—2, Budapest, 1970. 

12. И е р о н и м Е в се в и й. Письма.//ВДИ, 1949, 4. 

13. Diculescu С. С. Die Wandalen und die Goten in Ungarn und Romanien. Leipzig, 1923. 

14. Византийские историки. Перев. С. Дестуниса. Спб, 1860. 

15. Lot F. Les invasions germaniques. Paris, 1935. 

16. Gregoire H. Ou en est la question des Nibelungen? // Byzantion, t. X, Bruxelles, 1935. 

17. G г о u s s e t R. L' E'mpire des Steppes. Paris, 1948. 

18. Courtois С h r. Les vandales etU'Afrique. Paris, 1955. 

19. Корсунский А. Р. Движение багаудов.//ВДИ, 1957, 4. 

20. Werner G. Beitrage zir Archaologie des Attila-Reich. Munchen, 1956. 

21. Beninger E. Die westgotisch-alanische Zug nach Mitteleuropa. Leipzig, 1931. 

22. Rostovtzeff M. J.Iranians and Greek in South Russia. Oxford, 1922. 

23. Кузнецов В. А., Пудовин В. К. Аланы в Западной Европе в эпоху «великого переселения народов».//СА, 1961, 2. 

24. А 1 f о 1 d i A. Funde aus der Hunnenzeit und ihre ethnische Sonderung. // Archaeologia Hungarica, t. IX, Budapest, 1932. 

25. F e 11 i с h N. La trouvaille de tombe princiere Hunnique a Szeged-Nagys-zeksos. // Archaeologia Hungarica, t. XXXII , Budapest, 1953. 

26. P a r d u c z M. Archaologishe Beitrage zur Geschichte der Hunnenzeit in Ungarn. // Acta Archaeologica, t. XI, fasc. 1 — 4, Budapest, 1959. 

27. S a g i K. Hunkori sir Kesthelyen. // Arc haeologiai Ertesito, t. 82, 2. Budapest, 1955. 

28. H a r m a 11 a J. Problem de la determination et de l'appreciation historique du material archeologique. Conference archeologique de lAkademie Hongroise des sciences. Budapest, 1955. 

29. Me люков а А. И. Сарматское погребение из кургана у с. Олонешты.//СА, 1962, 1. 

30. Железчиков Б. Ф., Кригер В. А. Катакомбные захоронения Уральской области.//СА, 1978, 4. 

31. Сорокин С. С. О датировке и толковании Кенкольского могильника.//КС ИИМК, 1956гвып. 64. 

32. Л и т в и н с к и й Б. А. Джунский могильник и некоторые аспекты кангюйской проблемы.//СА, 1967, 2. 

33. Максимов Е. К. Позднейшие сармато-аланские погребения V—V| вв. на территории Нижнего Поволжья. // Труды Саратовского обл. музея краеведения. Саратов, 1956, вып. 1. 

34. 3 а с е ц к а я И. П. О роли гуннов в формировании культуры южнорусских степей конца IV—V века нашей эры. // Археологический сборник Гос. 

Эрмитажа, 1977, 18. 

35. 3 а с е ц к а я И. П. Особенности погребального обряда гуннской эпохи на территории степей Нижнего Поволжья и Северного Причерноморья. // Археологический сборник Гос. Эрмитажа, 1971, 13. 

36. Д р е м о в В. А. Обычай искусственного деформирования головы у древних племен Западной Сибири и его происхождение. // Проблемы археологии 

и этнографии. Изд. ЛГУ, 1977, вып. 1. 

37. Кузнецов В. А. очерки истории алан. Орджоникидзе, 1984. 

38. Istoria Romaniei, I. Ed. Academiei Republicii Populare Romane, 1960. 

39. Бобин В. В. Искусственно деформированные черепа, найденные при раскопках в Крыму.//Труды кафедр нормальной анатомии и гистологии с эмбриологией Крымского гос. мединститута. Симферополь, 1957. 

40. S u 1 i m i r s k i Т. The Sarmatians. London, 1970. 

41. Корзухина Г. Ф. К истории среднего Поднепровья. // СА, ХХ11, 1954. 

42. X а з а н о в А. М. Религиозно-магическое понимание зеркал у сарматов.//СЭ, 1964, 3. 

43. К u b i t s с h e k W. Grabfunde in Untersiebenbrunn. // «Jahrbuch fur Altcrtumskunde», Bd. V, Heft 1-3, Wien, 1911. 

44. R о s t о v t z e f f M. Une trouvaille de l'epoque greco-sarmate de Kertch. Monuments et memoires piblies par l'Academie des inscriptions et belles-lettres. Fondation E. Piot, v. 2, Paris, 1923. 

45. А м б р о з А. К. Хронология раннесредневековых древностей Восточной Европы V—IX вв. Докт. дисс, М., 1973.//Архив ИА АН СССР, Р—2, дело № 2142. 

46. Noll R. Kunst der Romerzeit in Osterreich. Salzburg, 1949 

47. А м б р о з А. К. Хронология древностей Северного Кавказа. М., «Наука», 

1989. 

48. Т е i г а 1 J. Mahren im 5. Jahrhundert. Die Stellung des Grabes XXXII. aus Smolin im Rahmen ber donaulandischen Entwicklung zu Beginn der Volkerwanderungszeit. Praha, 1973. 

49. M e s z a r о s G. A regolyi korai nepvandorlaskori fejedelmi sir. // 

Arshaeologiai Ertesito, 97, 1970. 

50. В i e r b r a u e r V. Zu den Vorkommen ostgotischer Bugelfibeln in Raetia II; Bayerische Vorgeschichtsblatter, 36, Heft I, 1971. 

51. Археология Венгрии. Конец II тысячелетия до н. э.—I тысячелетие н. э. М., «Наука», 1986. 

52. D а 1 t о п О. М. Sarmatian Ornaments from Kertch in Britisch Museum, compared with Anglo-Saxon and .Merovingian ornaments in the same collection. // «The Antiquaries Journal», vol VI, № 3, 1924. 

53. К u n n H. Die Zikadenfibeln der Volkerwanderungszeit ээ JPEK, 10 1935. 

54. A r r e n i u s B. Granatschmuck und Gemmen aus nordischen Funderv 

des fruhen Mittelalters. Stockholm, 1971. 

55. 3 а с е ц к а я И. П. Полихромные изделия гуннского времени из погребений Нижнего Поволжья. // Археологический сборник Гос. Эрмитажа, 1968, 10. 

56. 3 а с е ц к а я И. П. Золотые украшения гуннской эпохи. Л., 1975. 

57. Werner ). Eine ostgotische prunkschnale von Koln-Severinstor. // «Kolner Jahrbuch fur vorund fruhgrschichte», Bd. 3, Koln, 1958. 

58. S a 1 i n E. La Haute Moyen-Age en Lorraine. Paris, 1939. 

59. Sal in E. La civilisation merovingienne d'apres les sepultures, les textes,..' et le laboratoire, t. [ Paris, 1949. 

60. Franchet.L. Une Colonie Scytho-Alaine en Orieanais au Ve siecle. Les bronzes Caucasiens du Vendomois. //. Revue Scientifique, № 3—4, 1930. 

61. Zeiss H. Die Germanischen Grabfunde der fruhen Mittelalters zwischen mitteler Seine und Loire-Mundung. Berlin, 1942. 

62. S a 1 i n E. Le Haute Moyen-Age en Lorraine. Paris, 1939. 

63. A b e r g N. Die Franken und Westgoten in der Volkerwanderungszeit. Uppsala, 1922. 

64. R a d d a t z K. Das Volkerwanderungszeitliche Kriegergrab von Beja, Sud-portugal. Jahrbuch des Romisch-Germanischei! Zentralmuseums Mainz, 6, Jahrgang, Mainz, 1960. 

65. Zeiss H. Die Grabfunde aus dem Spanischen Westgotenreich. Berlin und Leipzig, 1934. 

66. Molinero Perez A. La necropolis visigoda de Duraton (Segovia). Madrid, 1948. 

67. Щукин М. Б. Современное состояние готской проблемы и Черняховская культура. // Археологический сборник Гос. Эрмитажа, 1977. 18. 

68. Вайнштейн О. Этническая основа так называемых государств Одоакра и, Теодориха.//Историк-марксист, 1938, кн. 6.