В глухом ущелье С. Кавказа, на вершине отвесной скалы много лет одиноко высится башня, будто угрюмый призрак невозвратного прошлого. 

Стоит она молчаливо-таинственная, полная затаенных дум... 

Немой страж глухого ущелья. Время едва коснулось ее, только зазубрилась плоская четырехугольная верхушка башни, и вся она почернела и покрылась мхом... 

Внизу, у подножья скалы, мчится горный ручей. Весело и ласково журчит он, будто хочет рассеять угрюмую задумчивость молчаливой, гордой соседки. 

Пустынно и дико кругом... 

Давно уже эта башня покинута человеком, и давно уже не обновляемые никем деревянные внутренности ее сгнили и обвалились... 

Никто не посещает башни, только ветер, залетев сквозь узенькие окошечки, жалобно завывает и точно просит выпустить его на простор... 

Эту башню на скале построили два брата, родоначальники осетинского племени... 

Долго жили братья вместе. 

Но прошло время, и братья рассорились. И старший брат был вынужден уйти в соседнее ущелье... 

С тех пор не прекращалась вражда между братьями и их потомками. Угоняли они друг у друга стада рогатого скота, гурты баранов, табуны лошадей. 

Сменилось уже не одно поколение, а вражда продолжалась. 

Особенно тяжело приходилось потомкам младшего брата. Не знали они, что делать. Никто не отваживался гнать табуны лошадей на пастбища. Уныло сбились на скалистой площадке лошади, изнуренные голодом... 

Горькую думу думали старики и решили наконец устроить пир у священной скалы... 

Пир еще не начинался, хотя уже давно к священной скале с пением и плясками привели жертвенного быка. 

И давно уже в огромном котле варится он, рассеченный на части, по обычаям старины. 

Вдоль скалы разложены бревна — почетные места для стариков. Чинно рассаживаются все, строго соблюдая старшинство. 

Со своего места подымается столетний старец Бимбулат. Не тверд он на ногах, трясутся его руки, слезятся глаза, но голос силен и далеко разносится в горном чистом воздухе. 

Медленно снимает он порыжелую папаху, осторожно берет в одну руку круг пирога, в другую чинок араки и благоговейно произносит слова посвящения. 

— «Омен!»... «Омен!» — подхватывает толпа... Старик кончает молитву и проливает немного влаги на землю в знак посвящения, а затем, гордо подняв голову и блеснув взором, в котором чудится былая неукротимая энергия, обращается с речью к присутствующим: 

— О, славный народ!.. Дожили мы до позора! Видно, исчезла среди нас доблесть предков!.. Теснят нас враги. Угоняют наши табуны. Боимся мы — чего? Смерти... Но лучше смерть — нежели позор... Пусть выйдет тот, кто хочет оставить свое имя потомству! 

Он умолкает, и кругом воцаряется тишина. Молча стоят все, потупив глаза. 

Не выдержали тут два брата Ларса и Хуха. Вышли они из рядов и скромно остановились вдали. 

И встрепенулись все. Ласково засветились взоры стариков. Одобрительно закивали головами товарищи. 

Все засуетились. 

Начался пир. ; 

В одном конце певец Темир, держа в руке турий рог, наполненный до верха черным, как крыло ворона, пивом, затянул дедовскую песню, подхваченную хором молодых людей. 

Мирное хлопанье ладош разносилось далеко по ущелью. До позднего вечера продолжался пир. Затем все стихло... Из-за гребня горы поднялась луна. 

Темной массой вырисовывалась на скале гордая башня. Погас едва мерцающий огонек в дальней скале. Ночь распростерла свои крылья и казалась единственной владычицей мира. 

Едва начало светать и из ущелья стали подыматься туманы, как оба брата были уже на ногах. 

Ларса, в полном боевом вооружении, верхом на лошади, щелкая плетью, гнал табун на пастбище. 

Хуха с двенадцатью ишаками отправился в лес за дровами. Грубый, серый бешмет охватывал его стройный стан. 

На простом ремне висел длинный черный кинжал. 

Выстроенные попарно ишаки бодро шагали по узкой горной тропинке, проложенной по склону горы, то подымая, то опуская длинные уши. 

Тем временем Ларса пригнал лошадей на пастбище. Фыркая от удовольствия, с жадностью ели лошади сочную траву. 

Около большого серого камня, одиноко брошенного среди моря зелени, расположился Ларса. 

Наказав своему маленькому сыну Асланбеку смотреть в оба, сам он, разостлав бурку, прилег отдохнуть... 

Тишина стояла кругом... Ничто не нарушало ее, ни пение птиц, ни шелест листьев, ни жалобный вой ветра в горных теснинах. 

Даже рокот потока не доносился сюда. 

Вдали блестели вершины гор... Но вот из-за соседней скалы стали выезжать один за другим всадники... Асланбек бросился будить отца... 

Ларса вскочил... 

Понял, что медлить опасно... Враги приближались... 

— Беги скорей и передай Хуха, пусть он скачет мне на помощь... 

Мальчик стрелой бросился домой. Скоро грохот выстрелов пронесся по горам. Высыпал Ларса порох свой на бурку и, поместившись за камнем, метко поражал врагов. Один за другим падали они и, как снопы, скатывались в пропасть. 

В пылу битвы Ларса не заметил, как тучи зловещей ратью надвигались из соседнего ущелья. Засверкала молния... Пронеслись раскаты грома, будто с вершины горы кто-то спускал каменные глыбы, которые грохотали, падая с уступа на уступ. Сгустился мрак. Капли дождя с шумом падали на землю. 

Но тучи пронеслись. Дальше и дальше замирали раскаты грома. Показалось лазурное небо. Выглянуло солнышко и озолотило верхушки гор. Радостью и светом наполнилось ущелье. Омытая водой, зеленела трава, и бисером на зеленом ковре отливали капли дождя. 

Со дна ущелья доносился рев потока. 

Ларса сбросил с себя бурку. Сильней затянулся ремнем. Взял в руки шашку и запел предсмертную песню. 

Он пел о том, как душа его вступит в рай. 

Густой толпой выйдут к нему навстречу. Обступят со всех сторон. Начнут расспрашивать. 

И скажет он им: 

— Не уронил я славы отцов, мужественно встретил смерть, поражая врагов. 

И обнимет его удалой Созырко, одобрительно закачает головой старый Камбулат, введут они его в свое светлое жилище... 

Он замолк. Враги были близки. 

Со всех сторон они кинулись к нему, и не стало храброго Ларса. Погиб он смертью джигита... 

Табун был угнан. 

Навьючив ишаков дровами, спешил Хуха домой. Бодро шли ишаки, качая в такт ушами, предчувствуя близкий отдых. 

Еще один поворот, и цель достигнута. Вдруг Хуха заметил необычайное явление. Его конь выведен на двор, — стоит оседланным, — а возле коня жена брата. Прикрыв лицо широким платком, стоит она, неподвижная, как статуя. 

Дрогнуло сердце Хуха. 

«С братом несчастье», — подумал он и погнал скорей ишаков. 

Навстречу ему подошла невестка. В одной руке она несла круглый пласт хлеба, в другой—ковш густой браги. 

Понял тут Хуха, что предстоит ему важное дело. Молча взял он из рук невестки хлеб и брагу и, задумавшись минуту, сказал: 

— Хвала тебе, ты свято чтишь заветы отцов, но я разрешаю тебе говорить, какая беда стряслась над нашим домом. 

— Твой брат в опасности! 

Мрачная тень пробежала по лицу Хуха. 

Быстро отпил он из ковша, закусил хлебом, вскочил на коня и поскакал по ущелью. 

Скоро он настиг врагов. Те весело делили добычу. Подъехал Хуха. Поздоровался. По обычаю горцев, как встречный, попросил себе долю добычи. 

Смехом ответили ему на его просьбу. 

Тогда напал Хуха на врагов. 

Как подкошенные, падали они один за другим и, наконец, в страхе бросились бежать врассыпную. 

Слез Хуха с коня. 

Почувствовал усталость... Заметил, как кровь густыми каплями сочилась из ран. 

Закачался и прилег на зеленую мураву. Смерть была близка... 

Он чувствовал ее дыхание... Собрал остаток сил... Поднялся, подошел к трупу убитого предводителя врагов и, отрубив ему кинжалом правую руку по локоть, привязал ее к седлу своей лошади. Ударил ее несколько раз плетью и сказал: 

— Ступай и доставь эту руку домой, пусть знают, как Хуха отомстил за смерть брата! 

Лошадь помчалась в родной аул, а Хуха лег наземь и забился в судорогах. 

На зеленой мураве у края горной тропы и теперь еще стоит круглый каменный могильник. 

Сменяются времена года. Вечность поглощает время, умирают поколения, на их место становятся новые, но память о двух отважных братьях свято хранится в душе горца-осетина. 

И когда проезжает он по глухому ущелью родного края и затягивает дедовскую песню, и из сдавленной груди раздаются тягучие звуки о былой вольной жизни, то загорается взор его жаждой подвигов, рвется душа к борьбе и опасностям, с диким криком щелкает он плетью, стремительно отбрасывается в сторону, к краю дороги, где зияет пропасть, и на всем скаку сдерживает у самого края вздыбленного коня... 

Но тихо проезжает он мимо древнего могильника, благоговейно снимает мохнатую папаху и, глубоко вздохнув, шепчет: 

— Райская обитель да будет твоим уделом, храбрый витязь!