Народный праздник состоял из ряда самостоятельных элементов, которые в своем взаимодействии способствовали единению празднующих. Одним из таких элементов была общая трапеза, предполагавшая общие ощущения. В этом смысле она помогала поддерживать отношения между участниками праздника. Стремление к совместной трапезе присуще только человеку и восходит к эпохе возникновения человеческой расы. Столь древняя привычка предполагает наличие определенного порядка приема пищи и напитков. Осетинское общество выработало свои правила поведения во время еды. Они отражают особенности каждой культуры. 

Пища и правила ее приема занимали достаточно высокое место в повседневном быту. Исследования последних лет показали, что она обладает не только биологическим, но и, что особенно важно для нас, социальным смыслом. За семейным столом, на протяжении сотен веков, происходила и происходит передача культурных ценностей от одного поколения к другому. Еще более значительную роль пища и правила ее употребления играют в календарньгх, семейных и окказиальных обрядах. Этому способствует как символическое значение придаваемое пище и напиткам, так и сам характер ритуального действа. 

Ритуал является своеобразной формой общения людей и богов. В этом смысле он строго регламентирован различными нормами и запретами, обладающими выраженными символическими функциями. Обмен пищевыми подношениями, приготовленными из жертвенных продуктов имел характер перераспределения материальных благ и ценностей. В частности, в праздниках календарного цикла сначала природным божествам приносят жертвы, добиваясь их расположения и соучастия в труде. В конце сельскохозяйственного года с ними делятся собранным урожаем, имеющимся поголовьем скота и другими ценностями. 

Тем самым восстанавливается или поддерживается, сложившееся равновесие между человечеством и божественными силами, которые по своей значимости делились на положительные или благоприятные и отрицательные или злокозренные. Подобное противопоставление человеческого и божественного составляло основу содержания любого ритуального действа, в том числе и трапезы. В таком виде определялась формальная структура ритуала, различавшая свое и чужое. Подобный подход позволяет увидеть за детально регламентированной трапезой социально заданную структуру всего пиршества. Причем в ней отчетливо различаются два взаимодействующих слоя — внешний и внутренний. 

Столь древняя и подробно воспроизводимая из поколения в поколение форма трапезы нашла свое отражение и в языке. Обрядовое пиршество с жертвоприношением обозначается словом куывд. Этот религиозно-культурный термин означает такое важное понятие духовной жизни как молитва. Такое сочетание является не случайным и поясняет тот любопытный факт, что ритуальное застолье предполагало отсутствие ссор, ругани, вызывающего поведения и громкого смеха. Молитва и следующее за ней пиршество не могут быть совмещены с позами, жестами и безудержной болтовней и прочими антинормами. Ведь в основе слова «ку-ывд» лежит древнеиндийское слово со значением «выполнять общественный ритуал» (5, т. I, с. 603). 

Пиршество принадлежало к важнейшим учреждениям общественной жизни. В традиционном обществе ритуальный прием пищи и возлияния были главным средством влияния на окружающую природу и реальную жизнь. Благосклонность богов к человеку определялась через пир, потому и форма застольной обрядности устойчиво сохраняется во времени. 

Как было указано выше, традиционный осетинский столик фынг соотносился с жертвой и жертвоприношением. Это обусловило его высокую символическую значимость. Ни один представитель народной культуры не позволил бы себе сквернословить возле стола, сидеть боком, спиной к столу или же вообще сесть на него. Последнее считалось невозможным и приравнивалось к величайшему святотатству. Любая нетактичная фраза или слово сопровождалось оберегающей словесной формулой табу фынджы фарн/табу финги фарнæ. 

Накрытый стол считается самым старшим и ему оказывались все необходимые знаки внимания. Одно из правил не позволяло всем вместе, одновременно покидать застолье. Даже если такое и случалось, то один из пирующих оставался сидеть, оказывая дань уважения столу. В противном случае считалось, что «обидевшись» он мог покинуть пиршество. «Фынг алиддзæн/стол убежит» — эту фразу часто можно услышать и в наши дни на праздничных застольях. 

Подобное отношение к столу сохраняется не только во время ритуализованных трапез, но и в повседневном быту. Иными словами, стол был той условной точкой отсчета, делившей трапезы на мирские и сакральные. В таком противопоставлении есть некая условность. Данный подход позволяет глубже понять степень символики трапезы, получавшей свое конкретное выражение в компонентном составе блюд, в составе участников, их количестве и других составных элементах. 

Большое пиршество предполагало, за некоторым исключением, наличие нескольких единовременных столов. Они распределялись по полу и возрасту. Важнейшим из них являлся тот, за которым пировали старейшие, наиболее уважаемые мужчины. Вся трапеза сопровождалась наиболее точно соблюдаемыми правилами застольного этикета. Более того, именно стол старших мужчин был ядром не только всех других застолий, но и всего праздника. Это правило сохраняет свое значение и в наши дни. Один из информаторов по этому поводу образно заметил: «хотя угощение накрывалось на низеньких столах, все равно их значимость и оказываемые почести бывали выше, чем гора Кариу-хох». 

Подобная высокая характеристика традиционного застолья подчеркивалась целым рядом факторов. Определенную роль при этом играло распределение функций и ролей. На каждом празднике была группа людей, которая организовывала в данном году коллективную трапезу. На праздниках семейного цикла или других ритуальных пиршествах по какому-нибудь конкретному случаю таким организатором бывали только члены семьи. Таким образом, число сотрапезников делилось на две неравные части. Меньшую составляли организаторы, а большую гости. Следовательно, и в данном случае, мы имеем условное противопоставление двух важных категорий «гостей» и «не гостей», которые по-осетински означают социальные понятия уазæг/фысым. Гость (уазæг) всегда пользовался особым почетом. Его высокий статус в староосетинском обществе получил отражение в поговорке «Уазæг — хуыцау уазæг/Гость — избранник бога». 

Однако, высокий статус гостя не предполагал, что ему доверят вести застолье. Главой пиршества (фынджы хистæр) всегда бывал умудренный жизнью старец из числа близких родственников организатора праздника и хозяина. Реже такая обязанность возлагалась на почетного же старца, но из числа соседей. Естественно, что поручить ответственную роль новому человеку было неудобно с двух сторон. Глава стола должен был всех знать и все уметь в смысле ритуала и этикета. Самым почетным из категории «гостей» бывал человек издалека. Он мог не подходить на роль главы по возрасту и, теоретически предполагаем, мог не знать все нюансы застольных правил в данном конкретном случае. Обычай отнесся с пониманием к таким ситуациям и освободил гостя от этических и психологических перегрузок. 

Также был освобожден от этой роли и хозяин дома. Но совсем по другим причинам. Человек, пригласивший гостей, должен был создать им все условия для полного праздника. Скованный жесткими правилами застольного этикета, он был лишен этой возможности. Кроме того, это считалось и данная норма остается в силе, неприличным, противоречащим традициям фактом. Распоряжаться гостями в собственном доме не рисковал ни один осетин. А старшему на пиру подчинялись все присутствовавшие. С его молитвы-посвящения начиналась трапеза, он первый прикасался к пище, своим примером позволяя другим есть. С его ведома можно было сесть или выйти из-за стола. 

Можно сказать, что функция главы пиршества, особенно на коллективных трапезах календарной обрядности, изредка совмещалась священослужителем (дзуарылæг). Причем это распространялось только на первый момент, когда происходило освящение жертвенной пищи. В подавляющем большинстве случаев трапезу возглавлял кто-нибудь из уважаемых старцев. 

Сам священнослужитель, как правило, был занят многочисленными паломниками. Он освящал их подношения и благословлял людей. Такая ответственная миссия не позволяла ему быть главой застолья. Тем более, что человек, возглавивший пиршество, уже не менялся до его завершения. Вставать и выходить из-за стола, чтобы потом вернуться и так много раз в течение дня, ему не позволял сан и правила этикета. 

Для обслуживания пирующих выделялась группа молодых людей. Она назначалась организаторами праздничного угощения из числа членов семьи, соседей, близких родственников. Сложились определенные нормы их распределения. Каждому из числа прислуживающих людей поручалось от девяти до пятнадцати сидящих за столом. В функции их входило распределение пищи, разделка мяса, потчевание гостей. Тот факт, что в отличие от пирующих, они все время на ногах, явилось причиной их осетинского названия уырдыджыстæг/урдугистæг, что дословно означает «прямо стоящий». Уместно будет вспомнить и поговорку: «Бадæг æмæ лæууæджы кад иу не сты/Почесть сидящего и стоящего — не одно и то же». 

Таким образом, пирующие распределялись по двум основным категориям. В первую очередь — «гость/не гость» и «сидящий/стоящий». Наиболее почетными были «сидящие/ гости», в то время как «стоящие/не гости» прислуживали первым на пиршестве. Из этих двух категорий выделялись два наиболее ответственных лица — глава пиршества из числа «не гостей» (фынджы хистæр) и глава «гостей» (уазджыты хистæр). Принимая почести со стороны хозяев, он выполнял и свои обязанности, направлял и подправлял поведение подчиненных ему гостей. 

В зависимости от числа присутствовавших длинный стол условно делится на три части: верхнюю, среднюю и нижнюю, которые соответствовали трем возрастным категориям: старшей, средней и младшей. Современное рассаживание гостей за столом сохранило былую социально-ролевую иерархию общества. В этой связи место в той или иной части стола является диференцированным на высокопрестижную, престижную и менее престижную. В верхней части стола, в зависимости от возраста, размещали почетных гостей. Если речь шла о семейном торжестве, то в число таковых попадали родственники по материнской линии (мады ’рвадæлтæ). Как правило, наиболее престижные места за столом бывали ориентированы в пространстве. Столы накрывались по оси «восток — запад». Причем глава размещался в торце западной части так, чтобы лицом он был обращен к востоку (хурыскастмæ). Остальные рассаживались в порядке соответствующего ранга и убывающего возраста. В зависимости от значимости пиршества, по правую руку от главы застолья располагалось следующее по значимости почетное место (дыккаг хистæр). Как правило, это место предназначалось для старшего из числа гостей (уазджыты хистæр). 

Восток соотносился в общественном сознании с восходом солнца, светом и другими божьими милостями. Поэтому старший из присутствовавших, глава пиршества обращался своими благопожеланиями именно к востоку. С другой стороны, восток воспринимался как начало дня, света, в то время как запад означал закат, завершение светлой части дня. С этой точки зрения распределение пирующих в соответствии с возрастом по оси восток/запад полностью проясняется для нас. 

Интересно сопоставить эти наблюдения с тем случаем, когда пиршество проходило в помещении. Такие факты были известны и в прошлом, а в последние годы стали нормой. Традиционное жилище осетин, всегда бывало ориентировано фасадом на солнечную сторону, а именно: на юг или юго-восток. Иначе говоря, его стены были ориентированы по сторонам света. В этом факте отразились конкретные цели включения жилья в целостную систему пространственно-временного, религиозно-космологического и хозяйственно-бытового характера. 

В таком помещении глава пиршества располагался в дальнем от входа месте. В традиционном жилище пространство условно делится на «мужскую/почетную» и «женскую/рабочую» части. Если находиться внутри, то «мужская/почетная» сторона оказывалась слева от центра или в западной его части. Словом, традиционно-ориентированное в пространстве застолье всегда помещало самое почетное место главы застолья со стороны запада, но лицом к востоку. В настоящее время принцип ориентации жилого дома был нарушен массовым строительством. Поэтому почетное место располагается в наиболее отдаленной от входа части жилья. Эта вынужденная мера сохраняет престижную характеристику данного места. Старшему трапезы отводят внутреннее более почетное, чем место у входа, воспринимаемое как внешнее и менее почетное. 

Регламентированное рассаживание сотрапезников подсказывает высокую символику коллективного пиршества. Участие в этом ритуальном действе возлагало большую ответственность на пирующих. От его поведения зависило благополучие остальных. Это осознавалось всеми, поэтому каждая семья была представлена только одним своим членом. Столь почетное представительство наиболее достойного и знающего члена семьи позволило остальным сотрапезникам судить о всей семье. Кроме того, большое число пирующих стремилось к ограничению возможного присутствия за одним столом нескольких человек из одной семьи. Это правило регулировало всеобщее и равное участие всех семей в коллективном жертвоприношении и ритуальной трапезе. 

Порядок рассаживания и распределения существовавших обязанностей являлся своеобразной пространственной моделью действующих социальных отношений. Противопоставления взаимосвязанных категорий типа «гость/хозяин», «старший/младший», «мужчина/женщина» ритуально переводились из бытовой реальности в символику трапезы. В соответствии с социальными нормами общества престижность застольного пространства понижалась от места старшего до места младшего. Понижение престижности мест шло справа налево, начиная счет от места главы пиршества. Иначе говоря, совместная трапеза была одним из способов утверждения существовавших социальных отношений, различавших сотрапезников по полу, возрасту и даже социальному статусу. 

Это дает возможность выделить в трапезе еще одну важную черту — социальную функцию. 

Осетинское пиршество представляет собой сложившуюся структуру. Об этом свидетельствует не только четкая половозрастная иерархия с разделением прав и обязанностей присутствующих. Подтверждением этого является определенная номенклатура обязательных блюд и напитков, последовательность их подачи к столу и строгое чередование тостов. Как было сказано выше наиболее престижным блюдом у осетин были и есть пироги. Подчеркивают их главенствующую роль в ряду праздничной пищи поговорки о застолье — «Ирон фынг æнæчъирийæ нæ фидауы!» 

По тем или иным их разновидностям безошибочно можно определить характер застолья. Пироги с начинкой из сыра «уæливых/æхчин» или как они именуются в контексте ритуала чъири/къере — готовят всегда, независимо от причины. На ритуально-престижных трапезах календарной или семейной обрядности их наличие строго необходимо. В разделе о ритуальной пище была отмечена причина их широкой популярности. Здесь только отмечу, что к указанной хронологической древности относится другой пирог с начинкой из рубленного мяса фыдджын/фидгун. Он тоже является пищевым воплощением комплексного развития земледельческо-скотоводческих традиций. 

Следует отметить, что эти пироги готовили только на праздничные трапезы, связанные с положительными эмоциями. На поминальных застольях пирог с рубленным мясом никогда не подают. К таким ритуальным трапезам готовят, в зависимости от времени года, пироги с фасолевым пюре (хъæдурджын/хъæдоргун) и зеленой черемшой (давонджын/ давонгун). По народным поверьям, зафиксированным в конце прошлого века, в Великий пост, в ночь на Лаузгæнæн — «Блинные поминки», покойники отправляются далеко на небеса за «давон/дзаджджын». Якобы эта растительная еда заменяет у покойников фрукты. 

Относительно другого вида поминальной выпечки отмечу следующий факт. Бобовые, употребляемые в пищу еще с глубокой древности, породили огромное число верований, традиций, ритуалов и запретов. По отношению к ним испытывали смешанное чувство почтения и страха, обычно возникающее к предмету со сверхъестественной силой. Вероятно, с этим и связана одна из форм гадания по фасоли — «гец фæрсæн», широко распространенная в прошлом среди осетин. К этому добавлю, что древнегреческий философ Пифагор в VI веке до н. э. утверждал, что в бобах «заключены души умерших» (1, 1987, № 6, с. 13). 

Выше уже было сказано о роли пирогов с сыром и наиболее престижных частей мясной пищи. Однако, этим количество подаваемых блюд не ограничивалось. Важные функции отводились жареному мясу (физонæг), вероятно древнейшему блюду народной кулинарии, восходящему к эпохе прис-вающего хозяйственно-культурного типа. Ритуальный шашлык бывает двух видов: из трех или пяти правых ребер жертвенного животного (фæрскъфизонæг) и из субпродуктов (æхсырфæмбал). Последний готовили из пяти кусочков, состоявших из печени, легкого, сердца и почек, обернутых внутренним жиром. 

Напомню, что шашлык и вообще жареное мясо подавали на трапезах календарных и некоторых семейных празднествах. Похоронно-поминальная обрядность и тризна полностью исключают их. Собственно и на других трапезах, связанных с ритуалом вареное преобладает. 

Подобное деление связано с теми оценками, которые даны этим видам готового мяса. Жареное считалось лакомством и поэтому его как лучшее, наиболее аппетитное с приятным ароматом угощение посвящают небесным силам. Крестьяне не могли себе позволить этого в силу его символичности и связи с божествами. С другой стороны, свою роль играли и экономические аспекты. Вареное мясо не только сохраняет свои соки, но и увеличивается в объеме. В распоряжении пирующих остается и наваристый бульон, который был самостоятельной пищей и важным составным элементом других жидких блюд. Жареное же мясо по мере приготовления и испарения влаги как бы «усыхало», уменьшалось в размерах. 

Часть мяса подавали на стол в отварном виде, другая часть шла на изготовление подобия рагу с душистыми травами и картофелем. К моменту подачи этого блюда, разносимого прислуживающими молодыми людьми, пирующие знали, что истекало около половины времени всего застолья. 

Подобная ориентировка во времени давала возможность пирующим сопоставить ритуальные действа выполненные и те, которые еще предстояло осуществить до окончания трапезы. 

Когда кравчие разносили по столам пироги с мясной начинкой — это означало скорое окончание. Все за столом понимали, что появление этого деликатесного кушанья дополнительно сигнализировало главе застолья о необходимости завершения. Выработанный во времена предков такой гастрономический хронометраж имел за собой реальный смысл. В эпическом и историческом фольклоре часто можно встретить упоминание массовых пиршеств, продолжавшихся даже целые недели (иу абонæй иннæ абонмæ ). 

Растянутость ритуальных трапез в историческом прошлом была оправдана образом жизни и функциями застолья. В таком случае проясняется отмеченная последовательность подачи сытных горячих блюд. Они придавали энергию, олицетворяя жизненные силы окружающего мира. Одновременно они давали ориентиры в праздничном времени. Естественно, в наши дни, когда реалии урбанизированного быта стянули ритуальную трапезу в считанные часы, часть заложенного смысла уже не срабатывает. Пирующие не в состоянии съесть такое количество пищи в течение часа или двух. Насытившись, они лишь прикасаются к последующим блюдам из приличия. 

Все это становится мерилом престижности и изобилия. Тем более, что традиционный набор праздничной пищи за последние десятилетия заметно расширился. В первую очередь за счет различных овощных, рыбных блюд, многочисленных холодных закусок и зелени, десерта и сладкой выпечки. Исключение составляют застолья календарных праздников, с выраженной религиозно-мифологической направленностью. Никаких овощных, а тем более блюд из домашней птицы и рыбы не полагалось, лишь в самое новейшее время от этого правила стали отступать. 

Важно отметить и тот факт, что весь набор угощения распределялся между участниками пиршества по устоявшимся нормам. Особенно строго это проявлялось в мясном комплексе. В соответствии с возрастом и занимаемым за столом местом гостям предлагались определенные части мяса. До сих пор сохраняют свое значение такие понятия как: хистæрты хай — «доля старших», кæстæрты хай — «доля младших», сылгоймæгты хай — «доля женщин». Части мясной пищи выступали как символы половозрастных отношений. 

Как уже было сказано выше, наиболее символичными частями мясного комплекса были отварная голова, шейная часть и лопатка. Голова предварительно рассекалась вдоль на две равные части. Нижняя челюсть отделялась от нее и считалась долей для женщин. Е.Е. Баракова особо отметила этот факт: «А женщинам (предназначались — В. У.): гусак, требуха, языки, сердце и нижние челюсти. — Устытæн та: къусылмæттæ, хатгæттæ, æвзæгтæ, зæрдæтæ, дзоныгътæ» (3, истор., ф. — 4, д. 64, л. 35). 

По словам информаторов голова считалась на столе самым главным кушаньем, символизировавшем главу пиршества, шея — представлялась ее заместителем, а лопаточная часть была своего рода наблюдателем за всем происходящим на этой трапезе. В этой связи, часто можно услышать выражение — «сæр у сæйраг хистæр, бæрзæй йæ хæдивæг, уæн — фæлгæсæг». 

Лопаточная часть делится на две или четыре порции в зависимости от животного. Кость при этом сохраняют в целости. Это необходимо для гаданий по ней, связанных с видами на жизнь, урожай, приплод скота в будущем. По выступам, затемненным и просветленным местам знатоки этого дела в прошлом, якобы, безошибочно предугадывали судьбу. Надо сказать, что способ гадания по лопатке жертвенного животного, называемый в науке скапулемантия был широко известен среди скотоводческих народов. В настоящее время это ритуальное действо принимает характер застольной игры. Данный факт свидетельствует о пошатнувшихся основах и, возможно, скором его исчезновении. 

В первую очередь накрывают ту часть стола, которую занимают старшие. Именно здесь выставляются наиболее престижные части мясной пищи. Любопытно отметить, что голова и шейная часть поедаются в последнюю очередь. В настоящее время это происходит на следующий день. Специально для этого приглашают соседских стариков — «сæр æмæ бæрзæй хæрынмæ». 

В этой части стола выставляют еще правую плечевую кость с мясом — мæкъуыстæг и часть правого бока. Обычно она шла на приготовление ритуального шашлыка и называлась æвдасарм, то есть — æвдасарм — «верхняя правая часть передней ноги с боком». Помимо этого здесь же выставляли куски задней части туши — сины хай. 

Все остальные части мясной пищи распределялись далее по столам в соответствие с условным понижением престижности места. Аналогичным образом распределялась и ритуальная выпечка. Каждой возрастной группе за столом подают комплект из трех пирогов, положенных один на другой. Обращает внимание, что названные факты находятся в прямой связи с магией чисел, а именно: число три, которое в свою очередь троекратно повторяется. 

Старшим, или в верхней части стола, клали три ритуальных пирога с сыром, по форме напоминающим равнобедренный треугольник. Такие пироги (æртæдзыхон/сæвсат) специально выпекали для различных трапез и геометрическая форма их, как было отмечено выше, была не случайной. Поверх их клали шашлык из трех ребер правого бока. 

В средней части стола выставляли три круглых пирога, а на них клали правую плечевую кость с мясом (мæкъуыстæг/ базыг). В нижней части, где места отводились для младших по возрасту, на три круглых пирога клали ритуальный шашлык из внутренностей. В указанной последовательности изменялась и значимость поданных мясных блюд. Обращает внимание сочетание в распределяемых мясных блюдах таких пространственных понятий как первый и правый, а также символическое обобщение на престижной части стола перед главой трапезы и его помощниками всего жертвенного животного. Как мы могли убедиться — от головы до кусков мяса с тазобедренной части (синыхай). Другой важный факт, сочетание в одной трапезе вареного и жареного (представленного — базыг/физонæг) предполагает ответственную роль ее ритуализации. 

В процессе пиршества, указанный престижный пай — верхняя часть передней ноги (мæкъуыстæг/базыг) или задней ноги (сгуы) — не поедали. Их в качестве пищевого подношения вместе с традиционными благопожеланиями передавали либо на другое застолье, например во время свадьбы, либо присутствовавшим там младшим. Об этом свидетельствует и осетинская поговорка: «Хистæрæн — бæрзæй, кæстæрæн — сгуы/Старшим — шейную часть, младшим — огузок». 

По словам известного осетинского бытописателя и собирателя фольклора Джантемира Шанаева «шея, служа выражением степенности возраста, подается пожилому, или по-крайней мере, полустепенному возрасту, лопатка определяется гостем, имеющим около тридцати лет; ребра и прочие части — молодым людям двадцати четырех — пяти лет; уши бараньи отрезаются для малолетних мальчиков» (22, с. 18). В наши дни между статусом участников трапезы и подаваемыми частями мяса уже нет столь строгой связи, хотя элементы ее сохранились. В частности, строго установленная оппозиция «старший/младший» подчеркивается ритуализо-ванным распределением «голова/ухо (правое)», а в пространственном выражении — местом за столом по принципу «высшее/низшее». Приведу поговорку, свидетельствующую об этом факте. «Сæр хистæрты фынгмæ баппæрста, хъус — кæстæрты размæ/На стол старших — голову, а младшим — ухо». 

Тот факт, что часть престижных частей мясной пищи передавалась старейшинами своим младшим сотрапезникам достаточно любопытен. Он может интерпретироваться как жест объединяющий всех за данным пиршеством. Передаваемые части выполняли функции социального единения, подчеркивалась поколенная преемственность в рамках единой общности. Собственно, сама трапеза начиналась с подобного акта, когда ритуальная пиша предназначенная небесным силам, объединяла два разных уровня. С одной стороны, различные половозрастные группы общества, а с другой — человеческий коллектив со святыми патронами. 

Исследователь кавказских древностей, графиня П.С. Уварова в своих путевых записках писала об осетинской трапезе. Причем, одной фразой она выразила всю внутреннюю суть этого ритуального действа. «Приступая к закуске, один из стариков взяв чашу с пивом, обнажил голову и став посреди всех нас, обратился с молитвою к Создателю и длинной эктении, на которую присутствующие отвечали словом «аминь» испросил нам всем благ — трогательное воспоминание древнехристианских обычаев» (23, с. 130). 

В разных местах Осетии праздничное застолье начинается одинаково. Незначительные различия не имеют принципиального значения и в итоге лишь подчеркивают единство зачина. Собственно, было бы наивно предполагать детальное совпадение согласно какому-то циркуляру. Именно этот народный дух, прошедший вековую проверку времени, воплотился в едином ритуале, воспроизводимом во всех регионах Осетии и в наши дни. 

Глава пиршества встает, сняв головной убор, что было недопустимо в любой другой бытовой ситуации и берет в правую руку чашу с пивом, а в левую вертел с поджаренными ребрами. Бывает так, что в левую руку берут верхний из трех пирогов на котором лежит шашлык. Бывает и так, что обеими руками он держит перед собой большую чашу с пивом, а шашлык берет его помощник справа. В любом случае пироги верхний и средний чуть раздвигают относительно друг — Друга так, что все они оказываются сдвинуты «справо/налево» или «с севера/на юг». Если вспомнить, что вся пища, напитки к небесам, то такая проекция на момент начала трапезы является оправданной. Условный взгляд сверху дает возможность видеть не один, а как бы все три пирога. 

Магическое число три было связано со многими благоприятными понятиями человека древности и средневековья. В этом смысле воспринимаются осетинские поговорки: «æртæ зæрдæйæн адджын у/Три — сладко для сердца» или же «Иу — æлгъыст, дыууæ — фæлдыст, æртæ — хуыцауæн кувинаг — Один проклят, два — посвящен покойнику, три — предназначен для молитвы богу», Æртæйæ Хуыцауæн кувынц/Тремя — молятся богу». 

Глава застолья начинает свое молитвословие, обращенное к главному божеству осетинского пантеона Xуыцау. Любое застолье с тремя пирогами, не говоря уже о ритуальном жертвоприношении начинается с его имени и обращения к нему со словами благодарности или просьбы. Словесные формы (куывд) сопровождаются такими эпитетами как: «иунæг кадджын, стыр/дуне сфæлдисæг/æмбал кæмæн нæй». Все они однозначно свидетельствуют, что речь идет не о дохристианском божестве, ибо они все наделены конкретными функциональными характеристиками. В данном случае перед нами образ, связанный с идеей единого бога, проникшего в мироощущение народа в эпоху раннего знакомства с христианством. Иными словами — примерно начиная с V века н. э. 

Молитвословия являлись образцом вербальной магии и строятся по определенному плану. Подробнее об этом будет сказано ниже. Здесь лишь отмечу, что посвятительная речь старейшины очень часто представляет законченное поэтическое произведение. Каждая смысловая фраза, произносимая речитативом, заканчивается традиционной формулой, произносимой рефреном всеми участниками трапезы. 

Молящий единого бога от имени всего общества получал поддержку словесной формулой оммен Хуыцау/Хуыцау зæгъæд. Многократно повторяемая на едином дыхании фраза, смысл которой соответствует христианскому «аминь», была многозначна. Она придавала главе пиршества силы в искренности его молитвы, а всем присутствующим — уверенность в божьей благосклонности и их собственном благополучии. В качестве примера можно привести две народные поговорки: «Оммен кувæг зæронд лæгæн — æхсызгон — Молящемуся старцу оммен — в радость, «Нарты ’гъдау афтæ уыд: иу кувгæ кодта, иннæтæ — оммен/Один совершал моление, а другие оммен — таков был обычай нартов». 

Закончив молитву-посвящение, старейшина передавал чашу с пивом, верхний пирог и шашлык, через кого-нибудь из присутствующих, в противоположный конец стола. Весь этот набор передавался младшим для причащения или вкушения от ритуальных пирога и шашлыка. Назывался этот обряд аходын/ахуадун, а бокал — кувæггаг. Аналогичным образом поступали «второй» справа и «третий» слева старшие. Каждый из них брал в правую руку бокал, а в левую, лежавшие на пирогах плечевую кость (базыг) и шашлык из внутренностей (æхсырфæмбал) соответственно. По очереди они обращались к силам небесным о благополучии данного дела, и речь каждого из них, будучи короче предыдущей, поддерживалась указанной словесной формой всеобщего согласия и надежды. 

По мере того как второй и третий старший заканчивали свои слова, по примеру главы пиршества они передавали свои бокалы и части ритуальной мясной пищи на вкушение младшим. Трое из сидящих в противоположном конце стола отпивают или выпивают их в зависимости от своего возраста и откусив от ритуального пирога и шашлыка, передают их другим, сидящим здесь сотрапезникам. Через кравчего пустые бокалы возвращают наверх, где прислуживающая молодежь наполняет их и передает старшим. После того как они в строгой последовательности выпьют их с именем бога на устах, начинается пир и разрешается разрезать прислуге пироги, нарезать мясо и разлить каждому в его бокал. Ритуальный шашлык тоже распределяется понемногу на каждом столе. 

Обращаю внимание, что трапеза начинается лишь после первого вслед за молитвой бокала, который пробует кто-то из младших. Поэтому часто можно услышать в такой ситуации «Кувæггаг хыгъды нæу», мол этот бокал не считается. Возникает закономерный вопрос, почему первые куски и глотки надлежит испробовать тем, кто сидит на месте младших, хотя молятся те, кто занимает противоположный конец стола. По рассказам информаторов в этом обычае заложен глубокий религиозно-магический смысл. Якобы считается, что пожилой человек как бы не оберегал себя в жизни, может каким-нибудь образом согрешить перед небом или святыми местами на земле. Во всяком случае, у него могли возникать подобные искушения. А вот представители младших возрастных групп, в силу своей недолгой пока жизни, таких искушений могли и не иметь. Они более чисты и безгрешны (æ нæтæригъæд), поэтому право вкусить жертвенную пищу и питье доверяют им. Оберегаясь, что среди них может оказаться грешный человек (тæриъæдджын), который осквернит их жертвоприношение и пиршество и будет иметь обратный, негативный результат. 

Во время трапезы, каждый из ее участников старался вести себя строго в рамках поведенческих норм. Есть и пить надо было в меру, в противном случае человек навлекал на семью и даже фамилию всяческие остроты и усмешки. Пьянство и обжорство приравнивались в традиционном осетинском обществе к тяжким грехам. Весь процесс трапезы сопровождался ритуалами застольного этикета. Ими было ритмизировано все время от начала и до конца пиршества. 

Речь идет об обязательном питье ритуальных напитков и в первую очередь пива. После посвятительной молитвы небесным силам, глава застолья провозглашал уже сидя все последующие тосты. Обращаю внимание, что старший больше не поднимался, ибо его вставание мгновенно поднимало всех участников трапезы. Исключение составлял лишь один из сидящих в нижней части. Его сидение было символической охраной стола, который, якобы «обидевшись» (фынг фæтæргай) мог «убежать» (фынг алиддзæн). 

Первый тост провозглашали во славу Стыр Xуыцауа и все следовали этому по нисходящей. Глава пиршества поднимал свой бокал, который регулярно наполнялся одним из кравчих, и произнеся соответствующую молитву выпивал содержимое бокала. Его тост поддерживал второй старший, сидящий по правую, а затем и третий — по левую руку. Далее каждый повторял в строгой последовательности справа — налево, а слева-направо основной смысл молитвословия нижесидящим и так до самого конца. 

В нижней части стола последний из сотрапезников громко докладывал главе стола, что «тост дошел до конца/сидт кæронмæ бахæццæ. Это был знак старшему и обслуживающей молодежи о том, что можно наполнять бокалы для следующего тоста. Пока тема заданная в славословии доходила до самого конца стола, все кто уже поддержал ее занимались едой. 

Следующий тост всегда провозглашался в честь Уастырджи. Это и понятно, ведь после всевышнего наиболее популярный и любимый из всех небожителей является именно он. По всей Осетии расположены святилища, носящие его имя. Празднование дней Уастырджи фактически завершает сельскохозяйственный год, поэтому они всегда наполнены безудержной радостью и весельем. 

Далее следовали другие тосты, посвященные поводу данного торжества, святым покровителям общеосетинских и местных святилищ, присутствующим на празднестве гостям и тому подобное. Здесь все зависело от конкретной причины и цели застолья. Немаловажное значение имел опыт и навыки главы пиршества в этом ответственном деле. В соответствии с провозглашаемыми старшими тостами (рæгъ/гаджидау/ сидт), присутствующие на пиру могли ориентироваться во времени. Ритмически повторяющиеся, они вносили в трапезу дух соразмерности и гармонии, что было присуще ее ритуальному характеру. 

В середине застолья, когда основные, по мнению главы трапезы тосты были произнесены, наступало время для других застольных обычаев. У осетин существует специфический обычай, суть которого заключается в поднесении участнику пиршества почетного бокала — кады нуазæн. Делали это по инициативе старших в знак особого уважения и признания заслуг конкретного лица перед народом и обществом. Честь получения бокала вне строгой последовательности тостов ценилась в прошлом очень высоко и удостаивались ее избранные люди. 

Часто почетный бокал предназначается всем гостям, присутствующим на празднестве и украшающих его своим образцовым поведением в рамках этикета. Такой же бокал полагалось вручить и организаторам данного торжества... Стоя, поблагодарив инициаторов и присутствующих за оказанную честь, удостоившийся бокала мог выпить его или передавал кому-нибудь из присутствущих здесь старших родственников, друзей, любому, кого он ценил и считал более достойным для оказанной чести. 

Народные поговорки, связанные с обычаем почетного бокала аттестуют его самым высоким образом. Приведу некоторые из них: «Нуазæн радтын фыдæлтæй кадæн баззад/Для почета дают кубок со времен предков», «Ирон нуазæ н кадджын у/Славен осетинский кубок», «Нуазæн йæхицæн æгъдау домы/Бокал к себе требует уважения», «Дæ нуазæнæй дæ сæр кадджындæр уæд!/Да будет твоя честь выше славы кубка!». О том, что это было неординарное питье, а социально значимое возлияние говорит факт сопровождающего пения. 

Как только человек начинал пить, присутствующие начинали петь старинную застольную песню «Айс æй, аназ æй/Возьми выпей это». Как и все обрядовые песни ее исполняли без музыки, сопровождая пение хлопаньем в ладоши в определенном ритмическом рисунке. Пели на два голоса — запевающий слова и подпевающий хор. Как и большинство народных песен, текст ее был построен по принципу рит-мико-синтаксического параллелизма (21, II, с. 539–540). 

Как известно, это — любимый народно-поэтический прием. 

В этом случае значимость оказываемого почета как бы удваивалась. Слова песни подзадоривали пьющего человека. Кубок или большой турий рог надо было выпить до дна, что требовало определенных усилий. Интересно подчеркнуть, что аналогичный обряд был зафиксирован в застольном этикете монголов. В середине XIII века Гийом де Рубрук писал о них: «...когда они хотят сделать кому-нибудь большой праздник и радость, один берет полную чашу, а двое других становятся направо и налево от него и таким образом они трое идут с пением и пляской к тому лицу, которому они должны подать чашу... они подают ему чашу, поют, хлопают в ладоши ударяют ногами, пока он не выпьет» (24, с. 95). 

Возможно, речь идет еще об одной аланско-монгольской культурной параллеле. Хотя как было уже отмечено выше, специалисты неоднократно отмечали преемственную связь между скифской «чашей героев», нартовской чашей «Уаца-монга/Нартамонга» и осетинским обычаем «почетного кубка/бокала». Было высказано глубоко аргументированное мнение о сохранении в реальном быту осетин этнокультурных реалий древних скифов. Если учесть, что традиционная культура осетин явилась прямой генетически преемственной хранительницей многих восточно-иранских древностей, то данный факт скифско-аланско-осетинских параллелей не вызывает сомнений. 

Во второй половине застолья, когда пиршество уже миновало свою середину, старший поднимал бокал с благопоже-ланиями младшим. Им желали быть достойными преемниками во всех добрых делах, молили всевышнего, чтобы он даровал им соответствующие блага и условия для сохранения силы, отваги и нормальной жизни — «Уæ хуыцау! Нæ кæстæртæй цардфæлварæн чи кæны, уымæн цард ратт. Уæ кæстæртæ! Тыхфæлварæн уыл чи кæны, уымæн йæ тых куыд сæттат, уыйбæрц арфæ уæ уæд!» 

Произнеся свой тост за младших, глава пиршества передавал им бокал с долей младших (кæстæрты хай). С этой целью отрезали правое ухо от лежащей перед старейшинами головы жертвенного животного и разрезав ушную раковину на три части клали поверх бокала и через прислуживающего отправляли на противоположный конец стола. Этот обряд, символизирующий послушание младшего поколения старшему, совершают в обязательном порядке. Если скажем, в наши дни трапеза затягивается, то наиболее нетерпеливые обращаются с просьбой ускорить этот обряд — «Сæрæн йе ’гъдау скæнут!». 

Если на столе выставлены наиболее престижные части жертвенного животного, то независимо от характера трапезы, совершают обряд отрезания уха. С этой целью, голова кладется затылком к главе застолья. Чтобы было удобнее браться за дело, шейная часть клалась слева от головы, а лопатка — сверху. Таким образом, правое ухо освобождалось от соответствующего ритуала. В случае похоронно-погребальной обрядности, например на тризне освобождалось наоборот левое ухо, то есть шейная часть укладывалась справа. В этом случае отрезанное ухо не отправляли как долю младших, а клали поверх головы. Иначе говоря, данный обряд не только символизировал социальные и возрастные градации, но и подчеркивал эмоциональный характер застолья. 

Получившие долю младшие стоя выслушивали все пожелания в адрес молодежи. Поблагодарив за внимание, трое из их числа делили надрезанное ухо между собой. Спустя какое-то время, с разрешения главы пиршества, младшие благодарили старейшин. Это делал кæстæрты хистæр — человек, которому изначально поручалось возглавлять младших сотрапезников. В сопровождении двух молодых людей они подносили главе стола и его помощникам бокалы под названием хистæрæггаг — «для старших (предназначенные)». 

Обычно все передаваемые бокалы сопровождаются небольшим куском мяса. Хотя старшему за осетинским столом закуску не предлагают. Это считается верхом неприличия, ибо все лучшее предназначено для них, и они выбирают все что хотят. Тем самым они оберегаются от предлагаемого куска (хай), который может не соответствовать их возрасту и занимаемому месту. 

После ритуального обмена благопожеланиями между старшими и младшими сотрапезниками, последние могут встать и покинуть застолье. Вновь их назначенный предводитель просит разрешения молодым людям удалиться на танцы. Если характер празднества предполагает танцы, то им позволяют это сделать. Старшее и среднее поколения, занимавшие верхнюю и среднюю части данного стола, продолжали свое дело. 

Начиная с середины пиршества и во второй его половине происходило взаимопосещение участников мужского, молодежного и женского столов. В свою очередь все они посещали организаторов праздничного застолья (æфсинтæ). Подобное взаимопосещение осуществлялось по инициативе и с разрешения главы застолья. Он назначал двух молодых представителей от своего стола и с соответствующими благо-пожеланиями направлял их к соседнему застолью данного пиршества. В правой руке младшего была посуда с двумя/ тремя бокалами и куском мяса. Старший из пришедших обращался к сидящим с разрешением приветствовать их застолье. Получив на это право, он по поручению приславших приветствовал здесь пирующих и предлагал им принесенные бокалы. Поблагодарив за внимание и пожелав всем счастья, они возвращались к своему столу, где делали краткий отчет. Таким образом, участники пиршества хотя и были разделены на группы по полу и возрасту, но не были изолированы друг от друга. 

Как уже было сказано, взаимопосещение осуществлялось только с разрешения старшего. Самостоятельно выходить из-за стола было непозволительно. Если бывали особые обстоятельства, то на это тоже требовалось разрешение старшего. В случае необходимости вставшего сопровождал кто-нибудь из прислуживающих. Возвращение человека на прежнее место вновь предполагало разрешение. Кто-нибудь из близсидящих подносил ему встречный бокал (æмбæлæггаг) и вернувшийся включался в общее число сотрапезников. 

Нарушение строгих норм застольного этикета предполагало незамедлительное наказание. Как правило, это касалось младших, так как других — старших или почетных гостей — наказывали редко. По словам информаторов, в прошлом такое наказание (ивар) предполагало устройство провинившимся «штрафного» застолья в назначенный старшим день. Подобная форма наказания вместе с целым комплексом моральных и этикетных норм, способствовала твердой, с нашей сегодняшней точки зрения, дисциплине. В настоящее время, наказание состоит лишь в том, что по указанию старшего провинившийся встает и молча выпивает штрафной бокал. Еще в недавние времена пить молча, без благопожеланий считалось зазорным и предосудительным. 

Строго регламентировалось и завершение пиршества. После того, как были подняты все необходимые тосты, поднесены все почетные бокалы, принималось решение старших о необходимости концовки. Глава застолья произносил тост в честь Мыкалгабыр. Имя этого святого, покровительствующего материальному достатку пиршества, произносят перед самым завершением трапезы. Следом за ним произносили завершающий тост за изобилие (бæркад-бæрæчет). В нем высказывали пожелания всеобщего мира, добра, изобилия хлеба-соли у всех устроителей и участников трапезы. Поднимался старший и все вставали из-за стола. 

В зависимости от желания главы застолья или устроителей пиршества произносили специальный тост в честь покровителя путников и прямых дорог Къæсæрысæр Уастырджи. Особенно характерен он был для свадебного застолья. Тогда его произносили уже стоя. Для этого у порога дома ставили кравчего с напитками и закуской. Наиболее почетных гостей приглашали поднять этот последний бокал. Каждый из них произносил тост за удачное завершение начатого дела и благосклонность Уастырджи в пути. 

После прощаний и проводов гостей, устроители пиршества или хозяева организовывали еще один стол для обслуживающих людей. В их число входили несколько человек, которые ведали продуктовыми запасами и выпивкой (лæг æфсинтæ), кравчие (уырдыглæууæг) и все, кому не положено было сидеть за столом в силу этикетных норм. Всех их благодарили за оказанные услуги и хорошо угощали, ведь они на протяжении всего застолья, не присев на минуту и без лишних слов, осуществляли ответственную функцию, которую удачно сравнили с «почетным караулом при пирующих». Если вспомнить, что в основном это была молодежь, то прислуживание старшим было для них своеобразной школой этнической культуры. Здесь же обменивались первыми впечатлениями и анализировали все достоинства и упущения пиршества. Завершалось все тостом за встречи и собрания только по радостному поводу. В другом случае пожелание сводилось к тому, чтобы это была последняя их встреча по печальному поводу. На этом все заканчивалось. 

Однако наши впечатления будут неполны, если мы не отметим тот факт, что пиршество в недавнем прошлом не знало пьянства, сквернословия и хулиганства. Удивительно, что захмелевшая публика избегала эти эксцессы. Зато было много песен за столом, величественных и красочных тостов и благопожеланий, веселых рассказов и быличек о людях опозорившихся в незнании этикета. Все они несли на себе не только ритуальную, развлекательную, но и дидактическую функции. За традиционным застольем происходила своеобразная передача межпоколенной этнокультурной информации. Именно о такой ситуации говорится в осетинских пословицах: «Ирон фынг зонд амоны/Осетинское пиршество учит уму-разуму», «Фынджы уæлхъус иууылдæр суарзон вæййынц/Все друг другу любы за трапезой», «Хæргæ кæн æмæ ныхæстæм дæр хъус/Во время еды ешь, но и слушай», но в то же время — «Уæздан лæг хæргæ-хæрын нæ дзуры/Благовоспитанный человек в момент еды не разговаривает». 

Действительно, если попытаться взглянуть на словесную часть любого ритуального пиршества, то перед нами возникает монолит. Речь идет о молитвословиях — впечатляющем нас памятнике гуманитарной культуры осетин. Не случайно упомянуто здесь сравнение с монолитом, этот блок осетинской культуры совершенно не изучен. Предстоит большая и кропотливая работа по сбору, систематизации и интерпретации осетинских молитвословий. В данном случае лишь остановимся на наиболее интересных моментах данного фольклорного жанра. 

У истоков их лежит тесная связь с обрядовым жертвоприношением. Не случайно оба понятия обозначаются в осетинском языке одним словом куывд. С точки зрения современного человека это трудно представить, но это факт. В архаической древности молитва сопровождалась жертвоприношением. Этот факт нашел отражение не только в осетинском, но и других родственных индоевропейских языках. В частности, как показали исследования, в русском языке, слово молить/молитва синонимичны словам молить/молотьба в значении убивать/умертвлять. То есть в образном понятии архаическое моление прямо связано с убиением жертвенного животного. 

Молитвословие куывд возникло как словесное восхваление божеств и произносилось в конкретные моменты календарной и семейной обрядности. Имеющийся материал, позволяет их условно классифицировать на две группы. В первую входят «куывды» с выраженным заклинанием. Как правило, они лаконичны и направлены на обеспечение урожая, приплода скота. Все они несут оттенок побудительности, адресуемый тем или иным небесным силам. Вторую группу составляют «куывд» с выраженным благопожеланием. Как правило, они в большей степени связаны с циклами человеческой жизни. Для их обозначения часто пользуются устойчивыми поэтическими формулами. Этот жанр продолжает бытовать и в наши дни, причем наряду с указанными группами можно услышать тексты совмещающие их. 

Сохранению их способствует длительное бытование того мнения, что слово в сакральной формуле насыщено магической силой. Ее произнесение по мнению древних должно сопровождаться желаемым результатом (18, с. 285). Ведь одна из функций слова, это — добро, хвала, слава, благословление, благо. Называние имени обеспечивает прибытие называемого. Иначе говоря, в результате называния имени божества — инвокации связано с его вызыванием, богоявлением. Другой интересный факт связан с формой мольбы, отличающейся от ее аналогий в мировых религиях. В традиционном молитвословии проступают своеобразные черты древности. Глава пиршества, называя и восхваляя божество, всегда превозносит его и умоляет — дай, пошли, исполни. Он как бы напоминает ему, что сам он, сын человеческий, всегда давал, исполнял, посылал. 

Естественно, что речь шла о воображаемых связях, ибо слово порожденное воображением воодушевленно и экспрессивно. Оно всегда несет определенную идею культа и становится носителем мудрости, права и ритуала. В этом смысле осетинское уац — «весть/слово» является прекрасной иллюстрацией сказанному. Учитывая его необычный характер, ведь это — вещее слово, оно часто употребляется и в культовой практике в качестве сакрального эпитета святой/божественный. Почти все раннехристианские святые имеют этот божественный эпитет в своих именах, о чем уже было сказано выше. 

В данном случае обращаю внимание на два слова производных от уац в осетинском языке. Первое из них — уадзевзæ сохранившееся в дигорском диалекте со значением «рифмованная речь/ стихи». Как показал В.И. Абаев, оно сохраняет «отзвук древних представлений о магической функции поэтического слова и — в архаизирующем переводе — означало бы волшебное магическое слово» (5, т. IV, с. 36). Второе слово — уацмыс широко распространено в речи и означает «поэт/сочинитель/художественное произведение». Оба они связаны с поэтическим творчеством. 

Чтобы не быть голословным, сошлемся на текст одного из молитвословии. Его произнес Созрыко Цагараев 8 июля 1990 г. в святыне равнинной Осетии — Xетæджы-дзуар. В тот год названный праздник после длительного запрета был отпразднован открыто и всенародно. 

Знакомство с этим и другими текстами осетинских молитвословий не оставляют сомнений в их ценности. Все они несут в себе заряд высокохудожественного произведения (21, II, с. 354–358). В них умело использованы почти все приемы поэтического формообразования. Среди них ритмическое подразделение произносимой речи, точное использование рифмы и ассонанса, искусное построение фразы. Поэтическая форма всегда имела особое значение. 

На ум приходят слова выдающегося исследователя истории и культурологии Иохана Хёйзинги: «Во всякой живой, процветающей цивилизации, и прежде всего в архаических культурах, поэзия выполняет жизненную, социальную и литургическую функцию. Любая древняя поэзия есть вместе с тем и одновременно культ, праздничное увеселение, коллективная игра, проявление искусности, испытание или загадка, мудрое поучение, внушение, колдовство, предсказание, пророчество» (25, с. 70). 

Культурно-генетическая и формально-логическая связь между молитвословием и поэтическим произведением не является случайной. Они составляют структурный элемент трапезы. Функции ее условно составляют две группы: мифопоэтические и социальные. Первая — связана с воображаемым контактом с небесными силами. Сотрапезники в благодарность за исходящие от них милости и пищу обращают к ним свои молитвы. Тут мы находим следы душевных усилий, направленных на поиски форм, способные связать или смягчить действие смутно ощущаемых сил. Для этого обыденный язык малопригоден. Необходим лишь образный, поэтический язык. Именно на нем и выражали сотрапезники свое почтение небесам. 

Вторая — связана с укреплением социальных связей по полу и возрасту. Совместная трапеза символизирует единство всего коллектива организовавших, обслуживающих и пирующих людей. Кроме того, трапеза была формой передачи культурной информации между поколениями. Старшие повторяли правила поведения, полученные от своих дедов и отцов, а младшие обучались их методам включения в ритуальное пиршество. 

Указанные две функции в своем взаимодействии обеспечили высокую степень упорядоченности и мотивированности. Выступая как определенный сгусток национальной специфики, застольный этикет продолжает активно бытовать в наши дни. Естественно, что современная форма его воспроизводится с некоторыми отступлениями от традиционных норм. Это является объективным следствием современного состояния осетинского общества. 

Вилен Уарзиати 

ПРАЗДНИЧНЫЙ МИР ОСЕТИН 

[Северо-Осетинский институт гуманитарных исследований, 1995]