Как-то утром Харитон позвонил мне домой. «Хочешь услышать приятную новость?— спросил он.— Сын Азамата Айманд распрощался с Дамаском и приехал на постоянное жительство на свою историческую родину — в Осетию. Он обосновался во Владикавказе и даже уже успел жениться. Сбылась наконец-то мечта моего дорого брата Азамата».
Помнишь, дорогой читатель, монолог Азамата, где он искренне радовался успехам своего сына, студента одного из ленинградских институтов в освоении осетинского разговорного языка. Так вот, это был тот самый Айманд. И теперь Айманд — житель Владикавказа, притом женатый человек.
— А ты был на свадьбе, поздравил молодоженов?— в свою очередь спросил я Харитона.
— А как же,— удивился Харитон,— жена у него красавица-кударка. А кударки, ты сам знаешь, любят иметь много детей. И дай-то Бог, чтобы у них было три черноглазых парня и три красавицы дочери. Слушай, может сходим к ним как-нибудь вечером?
— Непременно, Харитон, непримено. Только скажи, когда и в какое время?
Положив трубку, я выдвинул ящик своего письменного стола и достал из него свой старый, видавший виды блокнот. Между его исписанными страницами лежал засохший красный цветок, который я когда-то сорвал у развалин разрушенного сирийского города Эль-Кунейтры.
Я возьму, наверное, этот цветок тоже с собой и покажу его друзьям и знакомым, Айманду и его молодой жене. А живые красивые цветы, огромный букет, нет, целую охапку, я нарву в Хумалаге. Сам посадил, сам ухаживал за ними и сам подарю молодой жене Албегова. Эти цветы выросли на счастливой земле. И снова я вспомнил один из эпизодов своей поездки в Сирию. У крупнейшей мечети Дамаска я увидел желто-красную ленту, которая перегораживала вход в огромный красивый зал. На мой вопрос, почему все другие залы полны людей, а здесь нет ни одного человека, наш проводник, добродушный и немногословный Анис Харба, ответил, что здесь всегда молится президент страны Хафез Асад. И показал на большой портрет сирийского руководителя на стене напротив.
В самом начале своего рассказа я уже говорил, что картины и фотографии с изображением Асада можно увидеть буквально везде в сирийской столице и на всех портретах он улыбается. Но есть единственное место в Дамаске, где сирийский президент изображен без улыбки на лице. Это главная мечеть в столице страны. Та самая мечеть, о которой я говорил выше, и в которой, по словам Харби, молится всегда Асад. Тут шальная мысль мелькнула у меня в голове: «Можно я на секунду зайду туда и выйду»,— попросил я Абу-Гасана. Он не возражал, и перешагнув через красную ленту, я осторожно ступил на сверкающий пол молитвенного зала президента. Потом чуть-чуть посидел в низком деревянном кресле, которое стояло под портретом президента. Все было довольно обыденно, но меня не покидало чувство необычности и значимости происходящего, торжественности момента. Вот теперь я с полным правом смогу сказать в Осетии друзьям, что я побывал в зале, где молится руководитель Сирии, подумал я. Вдобавок Абу-Гасан, когда мы уже вышли на улицу, шутливо сказал мне, что и кресло, где я сидел, принадлежит президенту, так что мне суждено стать если не президентом, то по крайней мере очень большим человеком.
А я про себя подумал: «Не хочу я стать ни президентом, ни падишахом. Пусть каждый остается на своем месте. Лишь бы Господь услышал мои молитвы и помог моим землякам не потерять будущего, дал им надежду обрести то, что они потеряли сотни лет назад,— родную землю, родину предков. Это будет самой большой, самой желанной наградой и для них и для меня».
Когда с Харитоном мы придем к Албеговым, я, согласно нашим осетинским обычаям, сначала выполню свой долг, затем помолюсь искренне и страстно, чтобы счастье и удача сопутствовали молодой семье всегда и везде. А мои молитвы, я знаю, не проходят бесследно. За тебя я молюсь — моя единственная, любимая родина — моя Осетия!
