ЮРИЙ АТАРОВ 

П А С Т У Ш О Н О К 

Осетинская поэма  

Часть первая  

Н А Р 

1. ИКАР 

Однажды, много лет назад, 

Как раз под Новый Год, 

Родился мальчик. Говорят, 

В ту ночь упрятал снегопад 

От звезд, что на людей глядят, 

    Осетии народ. 

Мальчонка вскоре был крещен  

И волею родных 

Василием был наречен –  

Согласно дню, когда рожден:  

    Нет спора в выборе имен 

    В календаре святых. 

Он пастушонком был в горах, 

А жил в селенье Нар, 

И как-то в солнечных лучах, 

Что кувыркались в ручейках, 

Журчащих на цветных камнях, 

    Коснулся рифмы чар. 

Он стал стихами говорить, 

Едва познав слова. 

Едва соткал сознанья нить, 

Чтоб у старейшего спросить, 

Как от грозы овец укрыть, - 

    Пастушья голова. 

Стихам учил его Казбек, 

А Терек помогал,  

Свой продолжая буйный бег 

Среди камней, за веком век, 

    Ворчал, как старый человек, 

    Что много повидал. 

Стихам учил его отец, 

Хотя всегда молчал – 

Когда с отарою овец 

Они пробились, наконец, 

Одной лишь силою сердец 

    Сквозь бурю и обвал. 

Едва почил его отец,  

Потомственный пастух, 

Ему доверили овец: 

Обязан каждый сорванец 

Мужчиной стать: любой юнец –  

    Пастуший сын и внук. 

Он рос как истинный алан: 

И мягок, и могуч, 

Крутые плечи, тонкий стан,  

То пламя в сердце, то буран,  

Не ростом – силой великан –  

    Ворочал камни круч. 

И рифмы клокотали в нем, 

Как запертый вулкан, 

Как брошенный в темницу гром, 

Рвались взбесившимся конем 

Под летним проливным дождем, 

    Как в гневе океан. 

Стихи, подобные клинку,  

Словесный свой кинжал –  

Пусть мало прожил на веку – 

Под стать иному старику, 

Природной мудростью строку 

    Как бисером низал. 

Он все в своих стихах объял, 

Но чтил один закон: 

Что видел, чувствовал и знал,  

Чего, быть может, не видал, 

А только сердцем понимал, – 

    Все мерил правдой он. 

Лепешку пресную с водой 

И небо, и шатер, 

И лай собак, и волчий вой, 

И разговор с самим собой 

В той бесконечности ночной,  

    Когда трещит костер. 

Он стал певцом своей реки –  

Пастух селенья Нар. 

Как ни острили шутники, 

Юнцом гордились старики, 

Взлетел всем злыдням вопреки 

    Негаданный Икар. 

II. ПОБЕГ 

Тернист и неисповедим 

Юнца-поэта путь,  

Как все художники раним, 

Разумными боготворим, 

А толстокожими гоним, 

    Вникал он в жизни суть. 

Так много выпало всего 

На долю пастуха! 

Поверить трудно: одного 

Судьба назначила его 

    Иль подыскала сверх того 

    Поэту двойника? 

Как от овец и от сохи 

Подпасок-мальчуган 

Вдруг угодил в ученики 

К кондитеру? С его руки 

(по тортам немцы мастаки) 

    Расцвел юнца талант. 

Тогда в Одессе немец жил, 

Кондитер – высший класс, – 

Ему помощник нужен был, 

    Мешки с мукою чтоб носил –  

    Учился в тот же час. 

Об этом как-то рассказал 

Знакомый хлебопек –  

Старик немного выпивал, 

Жалел, что стар, и все вздыхал, 

Что сам учиться опоздал: 

    «Я весь свой хлеб испек!» 

Василий намотал на ус: 

Одесса – рай земной! 

И обуяла его грусть 

О черноморском рае. Пусть! – 

    Он потерял покой. 

Одесса в голове и порт, 

И полупьяный дед: 

Такой описывает торт – 

От слов одних раскроешь рот. 

    А стадо все идет, идет – 

    Конца баранам нет. 

Течет поток по склонам гор – 

Руно, златой поток – 

Течет и блеет. Чуть затор 

В ущелье где-то громкий хор; 

В долине – дробный перебор 

    Копытец тонких ног. 

Едва подпасок наш подрос, 

С овчарку ростом стал, 

Кизиловую палку-трость, 

Как требует пастушья кость 

(без палки сам пастух – хоть брось), 

    По вкусу подобрал. 

Свистит пастух, свистит пруток, 

Траву и пыль сечет,  

А кровь в висках стучит. Итог – 

Струится рифмой к слогу слог, 

    Как ящерица из-под ног, 

    Звезды немой полет. 

Плывет в горах протяжный свист  

Мальчишеской тоски 

Свирелью нежной: серебрист 

И тонок, как маслины лист, - 

    Задумчив маленький артист – 

    Заботы велики. 

Мальчишки в Африку бегут 

Порою от родных, 

От непосильных школьных пут, 

Где взрослые так часто врут 

    И душим приторный уют, 

    И нет дорог иных. 

Понятно, дети – малыши  

Бегут от пап и мам. 

А если труженик бежит, 

Самостоятельный джигит, 

Кто и пред волком не дрожит, - 

    Бежит подпасок сам?! 

Когда душа полна мечтой, 

А сам мечтатель юн, 

Скопленье дум перед грозой 

Сверкает гордою слезой 

    И неизбежен громовой 

    Аккорд небесных струн. 

Один лишь верный друг Казбек, 

Ровесник пастушка, 

Знал про задуманный побег. 

И старый белый пес Абрек 

Почувствовал, как человек 

    Смотрел в глаза дружка. 

Заря еще не принялась 

Гасить плеяды звезд, 

Но юного стремленья власть  

Заставила мальчишку встать – 

    Ему б часок еще поспать, 

    Да мысль сверлила мозг. 

Какой дорогой шел герой, 

Какой избрал маршрут? 

Одессу с Грузией-страной 

Соединяет путь морской, 

Удобный самый и простой, 

    Наикратчайший путь. 

Когда пьянчужка хлебопек 

О Юнге говорил, 

В его рассказе, водит Бог, 

На море явный был намек –  

    Любил похвастаться чуток, 

    Как он в Одессу плыл. 

И наш пастух избрал тот путь 

До пристани морской – 

Он знал, где надобно свернуть,  

Где на попутных отдохнуть, 

На воз взобраться, прикорнуть – 

    Смышленый был герой. 

III. ОДЕССА 

И вот Одесса – город-порт, 

Равнина после гор. 

Ущелья – улицы, курорт – 

Поит его водопровод, 

Что воду из Днестра сосет. 

    Тугой воды напор. 

Когда крестьянский сын и внук, 

От стада, от сохи, 

Аула маленького круг 

На город поменяет вдруг – 

    И удивленье и испуг 

    Безмерно велики. 

Каким бы ни был тот рассказ 

О городе большом, 

Что предварил для детских глаз 

Разнообразием прикрас 

Живой фантазии каркас –  

    Действительность - как гром! 

Не окна – стены из стекла, 

Квартал сплошных витрин; 

Не дом – прозрачная скала,  

А в ней огни и зеркала. 

    Вечерние колокола 

    Встречают лунный блин. 

На юге сумерки спешат 

И потому луна, 

А с нею бледных звезд ушат, 

Чуть засветло на нас глядят –  

    О людях явно говорят, 

    Все видно им до дна. 

Плывет церковный перезвон, 

Негромкий скрипок плач 

И сладкий запах из окон – 

Подпасок наш заворожен -  

    Одесской яви чуден сон – 

    Стечение удач. 

Перед витриною застрял 

Мальчишка-пастушок – 

Посланец первозданных скал 

Всем обликом своим являл 

Природы юный идеал –  

    Войти никак не мог. 

IV. КОНДИТЕР ЮНГ 

На флоте юнгами зовут 

Мальчишек-моряков. 

Пастух благодаря тому 

Запомнил имя немца – Юнг – 

    И вот теперь увидел вдруг 

    Витрину: «Юнг и Ко». 

Он кофе никогда не пил, 

Пирожных не едал, 

А здесь и поручень перил 

Небесным запахом манил: 

    Витрину Юнг огородил – 

    Ванилью пах металл. 

Юнг сам пришельца увидал 

Сквозь толстое стекло 

И продавца за ним послал, 

Чтоб пригласил мальчишку в зал, - 

    Юнг добрым был, не зря избрал 

    Благое ремесло. 

Он думал, мальчика пленил 

Пирожных арсенал – 

И непременно б пригласил 

Его, но тот опередил: 

«Мне нужно к Юнгу, чтоб учил», - 

    Сказал и замолчал. 

Так, сам не ведая того, 

Горением своим 

Мальчонка покорил его: 

Ведь это значит – далеко 

Известна фирма «Юнг и Ко» - 

    Сей факт неоценим! 

Зарделось круглое лицо, 

Застыли точки глаз, 

И в окруженьи продавцов, 

Эклеров, тортов и цветов 

Кондитер Юнг с трудом нашел 

    Простое слово: «Was?» 

На всех известных языках 

Вопрос всегда вопрос – 

В умильных ласковых чертах 

И в округлившихся глазах, 

А более всего в руках 

    Ответ был очень прост. 

Кондитер распростер к нему 

Огромных две руки 

И неизвестно почему 

Промолвил: «Я тебя возьму». 

    А в подтверждение тому 

    Сжал руки в кулаки. 

V. СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ 

Бывает разной доброта: 

Истертый пятачок 

И вдаль нацеленная – та, 

Где истинная красота,  

От глаз сокрытая мечта –  

    Ей нет цены, дружок. 

Мечтал, малец? – теперь держись! 

С рассвета дотемна 

Сладка кондитерская жизнь: 

    Мешки тяжелые носить  

    И тесто вязкое месить – 

Силенка тут нужна. 

О, этот выдолбленный пень! – 

Чинара или дуб… 

О, пест саженный! Дважды в день, 

Двумя руками, лень - не лень, 

    Меси, мальчишка. Набекрень 

    Мозги и мокрый чуб. 

Два пуда весит сам замес 

Да пест – ну точно лом. 

«Кому под силу этот вес, 

Тот и кондитер! Вот те крест! – 

    Смеялся старый мастер Эрнст, - 

    Мы слабых не берем!» 

«Ему бы в альчики играть, - 

Шутили мастера, – 

Верхом на палочке скакать, 

А он, гляди, – ни дать, ни взять, 

Кондитером желает стать! 

    Вот нынче детвора!» 

«А Васька слушает да ест» – 

Молчал наш пастушок. 

Никто не знал, что он поэт – 

    Всей сметкою ребячьих лет 

    Искал он ремесла секрет –  

    Стиха достойный слог. 

Кто поверху глядеть горазд, 

Ворчать исподтишка, 

И у кого недобрый глаз, 

Тот вмиг испортит наш рассказ, 

Подсыпав перца в добрый квас, 

    Не в пользу пастушка. 

А суть рассказа такова: 

Был мудрым немец Юнг, 

Он знал: целебная трава 

На вкус бывает не халва – 

    Горька основа мастерства, 

    Правдив быть должен друг. 

Вот почему, чутьем силен, 

Пастух к нему пришел, 

А весь кондитерский бомонд 

Бисквитов, шоколадных бомб 

Свидетельствовал: это он! 

    Юнг стоил многих школ. 

Его помощником был смех, 

И добрый смех притом, 

С улыбкой приходил он в цех, 

А чью-то лень или огрех, 

Что повергает слабых в гнев, 

    Юнг правил юморком. 

VI. БУДУЩИЙ МАКСИМ 

У Юнга был в числе других 

Шатун из волгарей, 

Из тех же дерзко молодых – 

    Распознаватель душ людских, 

    Всех непонятностей мирских – 

Подпольных главарей. 

Красильню дед его держал, 

И, не жалея сил, 

Из «добродетельных начал» 

Усердно внука избивал, 

Порол.  

    Внук Алексей бежал 

    И в мир вошел Максим*. 

Что зло способствует добру 

Известно всем давно.  

Препоны сильному нутру – 

    Что чуткий парус на ветру, 

    Любовь, презревшая чадру, – 

Иного не дано. 

Недолго он у Юнга был – 

Ровесник пастушка, 

Что всю Россию исходил 

И время в книгах поселил, 

    Но и далекий блеск светил – 

    Писания строка. 

А пастушок приметил враз 

В душе его лицо – 

Чутьем художника припас 

    Его лукаво-мудрый глаз 

    И волжский окающий бас, 

    И острое словцо. 

Взошел, как месяц молодой, 

Каширинский беглец 

Над Черным морем и – долой,  

И даже именем другой 

    Поплыл, светило, над страной -  

    Униженных певец. 

Быть может Горький Горьким стал 

От сладкой суеты – 

У Юнга истины кристалл 

В сознанье чутком засверкал? 

    Здесь понял – в споре двух начал 

    Искомого черты? 

Зло – от добра, добро – от зла – 

Чей нынче перевес?! 

Секрет любого ремесла 

Зависит лишь от их числа – 

    У всякой лодки два весла,  

А правит Бог иль бес. 

__________________________ 

*Максим Горький в молодости служил у булочника. 

VII. БИБЛИОТЕКА 

О том, что пастушок – поэт, 

Случайно Юнг узнал: 

Увидел ночью в цехе свет, 

Вошел и – неуемный дед – 

Отбросив мигом тяжесть лет, 

    С восторгом прочитал: 

«Пропорция – царица мер – 

Кондитера секрет! 

Разительный тому пример: 

Рецепт пирожного эклер, 

Бессмертен, точно Агасфер…» 

    Чем автор не поэт? 

«Да будь я прижды слеп и глух – 

Потешил старика!» 

Перечитал еще раз вслух – 

И, видно, захватило дух: 

    Неужто это дело рук 

    Его ученика?! 

Нет, о стихах не мне судить, 

Но я могу помочь 

И школу книгой заменить – 

Ко мне он будет приходить, 

    А в чтении руководить 

    Мальчонкой будет дочь. 

Своей эпохи эталон – 

Зажиточный купец, 

Не столько грамоте учен, 

Сколь от природы одарен, 

    Собрал библиотеку он, - 

    Заботливый отец. 

Тогда, в Одессе, уйму книг 

Мальчишка прочитал – 

Приходской школы ученик. 

В сообщники он брал ночник – 

Фитиль коптил, как паровик, 

    И пастушок читал. 

VIII. ПРОЩАЙ, ОДЕССА! 

Одесской одиссеи срок 

Старательный юнец  

Не зря провел – запасся впрок, 

Собрал рецептов целый стог – 

Не деньги набивал в чулок – 

    Во снах же пас овец. 

Маячит пастбище вдали 

Меж лысых склонов гор; 

Клочок распаханной земли 

Заветной бороздой манит, 

    Притягивает, как магнит, 

    Гитарный перебор. 

И пусть заезжий человек – 

Пророк в краю чужом,  

Но незавиден его век, 

А каждый видимый успех 

Лишь множит частоту прорех 

    И словно невесом. 

Взята Одесса. Покорен 

Мальчишкой мастер Юнг 

И дочь его, и компаньон, 

И весь пекарни гарнизон, 

    Но не затем «Наполеон» 

    Пришел сюда, на Юг. 

Не принято стоять в порту 

Груженным кораблям – 

Торчать на рейде, за версту, 

Где крысы трюмов вкусноту 

Неукоснительно сгрызут, – 

    Обидно морякам. 

Прощай, Одесса-Рубикон, 

Прощай, учитель Юнг! 

Морской соленый горизонт, 

Густой церковный перезвон 

    И все, с кем побратался он 

    Надежным словом – друг. 

IX. ВСТРЕЧА 

Домой Пегас его помчал 

Дорогой горных од – 

За перевалом перевал, 

Весь путь стихи пастух слагал, 

    С врагом незримым воевал 

    Зругдонский* Дон Кихот. 

Как всякий юный фантазер, 

Мечтатель и поэт, 

Он видел меж высоких гор 

Не Терек бурный, а Босфор, 

    Корабль – шоколадный торт 

    И маковый рулет. 

Девятым валом налетал 

На шоколадный бриг 

Фантазий юношеских вал 

И с каждым часом приближал 

Уют знакомых с детства скал 

    И встреч желанный миг. 

И вдруг, рассветною порой, 

Когда наш пастушок 

Шагал грузинской стороной, 

Явилось чудо над рекой – 

    Девчонка с черною косой 

    Взбежала на мосток. 

Висячий камень, в двух шагах, 

Сорвался под откос; 

С невольным ужасом в глазах, 

С кувшином в поднятых руках, 

    На алом небе, в облаках 

    Застыл девичий торс. 

И тут же в сердце пастушка 

Струна оборвалась – 

Поэта, нашего дружка, 

Кондитерского морячка 

Давно звала за облака 

    Любовь и… дозвалась. 

Мальчишка юношею стал. 

Послушен был Пегас – 

Не горна резкого маталл, 

А лиры голос зазвучал – 

    Теперь Пегас не гарцевал,  

    Скосив упрямый глаз. 

На шоколадных парусах  

Несбыточной мечты 

Теперь был вышит новый знак – 

Русалка в пенистых волнах – 

    Юпитер – воин, не монах – 

    Венере уступил. 

______________________ 

*Зругдон – река в Зругском ущелье,  

в двух километрах от Нара. 

Х. НАР. 

Так все сложилось хорошо – 

Исполнилась мечта – 

У Юнга курс наук прошел, 

Невесту по пути нашел, 

Вернулся, – словно новосел, 

    А дальше – темнота. 

Ну как в глухом поселке Нар, 

Где и церквушки нет, 

Не погасить добытый жар, 

Покуда памятью не стар? 

    Кому поэта нужен дар?! 

    Кондитерский секрет?!! 

Так рыбака иной улов 

Вдруг осчастливит, но! – 

Он за гроши продать готов 

Всех драгоценных осетров,  

    Да нет поблизости купцов, 

    И… фарт идет на дно. 

Что толку в доблести любой, 

Когда итога нет? 

Нелепо с мудрой головой 

Соединять карман пустой – 

    Шахтер спускается в забой, 

    Чтоб дать тепло и свет! 

Шахтер, кондитер иль рыбак – 

Примеров миллион… 

Пастух наш, рассуждая так, 

В уме прикинул – здесь никак, 

    Коль скоро сам себе не враг, 

Не развернется он. 

ХI. ВЕЩИЙ СОН. 

В те дни, в раздумья погружен, 

Мечтатель и поэт, 

Заботой переутомлен, 

Девчонкою заворожен, 

    Один и тот же видел сон – 

    Своим мечтам в ответ. 

Из юности такие сны 

Приходят к нам порой – 

Полеты в возрасте весны 

Захватывающе страшны, 

Для роста, говорят, важны – 

    Кричит во сне герой. 

Не отличит мечту от сна, 

Над бездною парит, 

Где притаился Сатана, 

И вдруг… любимая видна – 

    Стоит печальная одна, 

    А он летит, летит. 

Чем выше в небо, тем видней 

Долины горных рек. 

Квадраты вспаханных полей, 

А в тишине сырых ночей 

    Немые голоса огней, 

    Что создал Человек. 

И с высоты своих стихов 

Он видит зорче птиц 

Страданья дедов и отцов 

И кровной мести глупый зов – 

На протяжении веков, 

    С нелепостью границ. 

Стихи во сне, как журавли, 

Над флагами столиц, 

Надежду светлую несли, 

И лишь властители земли 

Никак смириться не могли 

    С полетом вещих птиц. 

Иная мысль, как крик души, 

Как искра в сушь травы, 

Как эхо гулкое в тиши, 

Прибой, что твердь крушит 

    И прозорливому сулит  

    Потерю головы. 

Всех, кто над пропастью взлетел  

В зенит из царства тьмы – 

За то, что понял и посмел 

И жить по совести хотел, - 

    Всех ожидал один удел: 

    Немая стынь тюрьмы. 

Поэт над бездною повис,  

Назад дороги нет – 

Был узок каменный карниз,  

Сыпуч, и скользок, и тернист, 

Срывались камни с кручи вниз,  

    Но дух сильнее бед. 

И снова девушка с косой, 

С кувшином на плече 

Явилась в небе над рекой,  

Ступила робкою стопой  

На шаткий камень навесной, 

    Вся в солнечном луче. 

Испуг улыбкой промелькнул  

На девичьем лице, 

И весь задымленный аул 

Коротким шорохом дохнул, 

    А юный мотылек порхнул 

    И… оказался цел. 

Железною рукой пастух 

Всадил кинжал в гранит 

И, повторяя имя вслух, 

Осилил пропасть юный дух, 

    Но… громко прокричал петух – 

    Проснулся наш пиит. 

И тут же новую главу 

Поэмы начал он – 

Смел, как опавшую листву, 

Сомнений хлам – и наяву 

    Увидев неба синеву, 

    Подумал: «Вещий сон! 

Я должен следовать тому, 

Что велено судьбой!» - 

И, не сказавшись никому, 

Лепешку положил в суму, 

    Пошел в соседнюю страну 

    За будущей женой. 

Он шел, вернее, он бежал 

Сквозь эха звонкий гул, 

Крутыми тропами взлетал 

Меж острых сыплющихся скал, 

Спешил на Рокский перевал: 

    За ним – ее аул. 

XII. ПРЕДЛОЖЕНИЕ 

Похожи сакли бедняков, 

Куда ни глянь окрест, 

Манят дымами очагов 

Под свой гостеприимный кров 

Душевной щедростью отцов, 

    Улыбками невест. 

Она грузинкою была, 

Та девушка с косой, 

И петь, и танцевать могла, 

И гармонисткою слыла – 

    Легко мелодию вела, 

    Как ручеек весной. 

Под строгим оком стариков, 

В канонах здешних мест, 

Лишь цокот бешеных подков 

Коней бесстрашных женихов 

    Освобождает от оков 

    Украденных невест. 

Но тот, кто бродит в облаках, 

У снеговых вершин 

Пасет овечек на лугах, - 

Не скачет на лихих конях: 

    Помощник пастуха в горах – 

    Овчарка-исполин. 

Отважной, смелою душой 

Он должен обладать, 

Иначе в схватке вековой 

Со злой стихией роковой, 

А более с самим собой – 

    Не сможет совладать. 

Таким явился наш пастух 

Пред Машиным отцом – 

Смущенный взорами старух, 

Соседок, родственниц, подруг, 

    Он молвил по-грузински: «Друг! 

    Благословен твой дом! 

К тебе пришел пастух простой, 

Крестьянин-осетин, 

Близки мы верою одной, 

Почти соседи под луной… 

    Я даже говорю с тобой  

    На языке грузин… 

Нет у меня таких коней, 

Чтобы однажды в ночь, 

Когда и небо потемней, 

С надежной помощью друзей 

Похитить свет твоих очей – 

    Твою невесту-дочь. 

И я не мыслил причинить  

Тебе такую боль – 

Как можно девушку любить, 

А тем, кто дал ей счастье жить, 

Неблагодарностью отмстить?! – 

    Суди, отец! Изволь!» 

И низко голову склонив 

Перед ее отцом, 

Пастух умолк и, отступив, 

Решенья ждал, силен, красив, 

И горд, и столь же нестроптив, 

    С простой сумой-мешком. 

Старик поклоном подозвал 

Пришельца-жениха 

И дочь глазами отыскал, 

Чей лик пылал и трепетал, 

    Ее привлек он, приласкал, 

    Окликнул пастуха: 

«Вот дочь, а вот ее рука! 

Я вижу не обман, 

А душу горца – смельчака… 

Как говорят, издалека 

Рыбак увидит рыбака, 

Пусть даже и в туман…» 

Извечна правды чистота 

Сильнее многих сил – 

Как музыка и красота, 

Как дерзновенная мечта – 

К несчастью, не для всех из ста… 

    Отца он покорил. 

Грузин Аго – ее отец, 

Георгий на миру, 

Сам осетинку под венец  

Привел; трудолюбивый жнец 

Уверен был: послал Творец 

    Адзе его двору. 

На склоне голом и крутом, 

Согнувшись над сохой, 

Ведя беседу с ишаком, 

Аго не думал лишь о том, 

Что сам был истинным творцом, 

    Признав скалу землей. 

Осел – кавказский соловей – 

Прекрасно понимал: 

Шесть дочек, трое сыновей, 

Тут, как ни хмурь Аго бровей, 

Не просто вырастить детей – 

    И от души пахал; 

«Кто думает – у ишака 

Не может быть души – 

Пусть сам попробует – легка ль 

Ишачья роль? Наверняка 

    Намнет и шею и бока, 

    И душу прищемит» - 

Так рассуждал отец Аго, 

Душетский* старожил. 

Церковным старостой его 

Не зря избрали: никого 

В беде не бросил одного – 

    Не для себя он жил. 

Он знал: упрямство у ослов – 

Не главная черта, 

Осел всегда тянуть готов 

За всех хоть тысячу возов, - 

    Как говорят без лишних слов, 

    Ишачит доброта. 

«Лентяй не может быть ослом! – 

Шутил всегда Аго, – 

Чтоб содержать в порядке дом, 

Быть шорником и кузнецом, 

    Семь пядей быть должно притом 

    В ослином лбу его». 

Причислив самого себя  

К трудягам ишакам, 

С утра до вечера трубя, 

Аго журил осла, любя, 

Об участи его скорбя, 

    А вечером – шел в храм. 

А синеглазая Адзе, 

Мать девяти детей, 

Подобно утренней звезде 

Держала в ласковой узде 

Аго у плуга в борозде – 

    Всех жен земных верней. 

Богатой свадьбу бедняка 

Никак не назовешь – 

Смотрели часто свысока 

На молодого чудака: 

    Невесту взял издалека, 

    Приданого – на грош. 

– Да, если б осетинку взял, 

Вон сколько их вокруг! – 

Шептали бабы. – Увидал, 

Когда ходил на перевал, 

И вмиг рассудок потерял 

    Овечий наш ашуг! 

Но в сердце добром и большом 

Нет места для обид. 

Пастух привел в отцовский дом 

Саму улыбку с огоньком, 

    И сникла зависть пред умом, 

    Являя жалкий вид. 

_____________________ 

* Душети – уездный городок в Грузии. 

XIII. ОЧАГ 

Когда мороз скует ручьи, 

И водопада гул 

Затихнет в ледяной ночи, 

    Чинара старая трещит, 

    Одна над кладбищем торчит, 

    Вгоняя в страх аул. 

Диктуют времени отсчет 

Незримые часы, 

За ночью ночь - весна грядет, 

И новое движенье вод 

Ущельям голоса вернет – 

    Сопрано и басы. 

Пожаром солнце на закат 

Уходит в феврале, 

С лучами солнечными в лад 

Снега и облака горят, 

    Вот-вот ручьи заговорят, 

    Сбегая по скале. 

Но человек живет в горах 

И летом и зимой, 

Нехитрый теплится очаг, 

Дымок, рожденный в угольках, 

То меж листвою, то в снегах 

    Крадется голубой. 

Часть вторая 

В Л А Д И К А В К А З 

XIV. ВЛАДИКАВКАЗ 

Кто назовет тот день и час 

И имена людей, 

Тех смельчаков, кто в первый раз 

Сквозь горы проторил для нас 

Тот путь: Тифлис – Владикавказ? 

    Дороги нет прямей. 

Нам не известен тот солдат, 

Кто подвиг совершил –  

Один герой или отряд, 

Они достойны всей наград, 

Пусть нет имен их и не чтят 

    Живые их могил. 

В начале горного пути  

Две сотни лет назад, 

Чтоб безопасность соблюсти,  

Решили крепость возвести, 

И город начал здесь расти – 

    Сошелся с братом брат. 

Уже за несколько веков 

До рождества Христа 

У плоских этих берегов 

Сложили скифы первый кров – 

    Немало прошлого следов 

    Осталось в тех местах. 

Здесь Терек – главная река 

Крутых Кавказских гор, 

Сильна, бурлива и громка 

И холодна, порой мелка, 

    Подножье обогнув слегка, 

    Вбегает на простор. 

К обоим берегам реки, 

Насколько хватит глаз, 

Сады приникли, парники, 

Кирпичные особняки 

С верандами, что так легки - 

    Приник Владикавказ. 

Неповторима красота, 

Куда ни глянь окрест – 

Диковинный узор хребта,  

Заснеженная высота 

Казбека – главная черта, 

    На горных склонах – лес. 

В названии Владикавказ – 

Великой правды смысл: 

Сюда в благословенный час 

Всех наций дети, весь Кавказ 

Свой дар, что в каждом есть из нас, 

    Как пчелы мед, несли. 

И наш пастух не усидел 

Среди холодных скал – 

Он молод был еще и смел 

И накормить семью хотел, 

    Извечной бедности удел  

    Его не привлекал. 

Собрал однажды утром скарб, 

Собаку взял, осла 

И устремился в город бард 

В сопровожденье скрипа арб, 

    Как будто ехал на базар 

    Торговец из села. 

Жена, дыханье затаив, 

Смотрела на детей. 

Певца-поэта полюбив, 

Родному месту изменив, 

    Встречала дум его мотив, 

    Как песнь души своей. 

Картину эту описать 

Нетрудно: фаэтон 

Пришлось поэту нанимать, 

В нем уместились дети, мать, 

    А сам был вынужден шагать 

    С арбою рядом он. 

Арба напоминала стог. 

Старательный осел 

Едва тащил его, сморчок; 

И пес спокойным быть не мог – 

Вокруг со всех носился ног, 

    Лохматый новосел. 

Дорога вьется сердцу вслед, 

Бежит за горизонт. 

Все ниже горы. Больше нет 

Ущелий темных. Солнца свет 

Разлился морем – и поэт 

    Простором опьянен. 

Пусть медленно идет осел – 

Нет худа без добра, 

Казалось: сам навстречу шел 

Желанный город – хлебосол, 

    Но лишь на мост пастух взошел – 

    Вдруг дождь, как из ведра. 

Пастух смеялся: «Добрый знак, 

Когда в дороге дождь!» – 

Так и шагал, смеясь, чудак. 

Покорно брел его ишак. 

    Нет исключенья для собак – 

    Промокли все насквзь. 

«У фаэтона крытый верх 

Из кожи, откидной, 

Он от дождя укроет всех, 

Жаль, что ослиный сей ковчег, - 

Шутил пастух, – ну как на грех, 

    Немного не такой». 

А дождь прошел уже давно, 

Короткий летний дождь, 

И неба синее окно 

Сверкнуло солнцем, и оно 

Рассыпало ковер цветов – 

    Всех красок не сочтешь. 

Все срифмовал закатный жар 

В кавказкой хохломе – 

Как Пиросмани-Ренуар: 

И мост, и площадь, и базар, 

Проспект центральный и бульвар, 

    И церковь на холме. 

Когда ж увидел наконец 

Пастух свой новый дом, 

Расчувствовался молодец – 

Спасибо, ночь послал творец, 

    Не должен плакать царь овец 

    Пред месяцем-серпом. 

XV. НОСТАЛЬГИЯ 

Один всего лишь переход – 

Недалеко ушел, 

Мал ручеек осилил вброд, 

А в жизни – полный поворот 

И новый круг мирских забот, 

    Тасует новосел. 

И неизменный видит сон: 

Источник ключевой, 

На берегу реки Зругдон, 

В ущелье Зругском. Рвется он 

Испить нагнуться, но пленен, 

    Прикован цепью злой… 

Потом, спустя десяток лет, 

В родном селенье Нар 

Пастух оставил добрый след – 

К сиянью солнца знаний свет, - 

    Построил школу наш поэт 

    Детишкам малым в дар… 

Что бережем мы пуще глаз 

В дороге наших дней?! 

Где жизни нашей первый час 

На циферблате в полный фас 

Описан стрелкой?! Кто для нас 

    Мать наших матерей?! 

Мы Родиной зовем тот дом, 

Ту землю, те места, 

Где родились мы и живем 

И где, пройдя свой путь вдвоем, 

Оставив третьего, умрем – 

    Будь вечной, суета! 

Не только маленький аул, 

А всех долин простор, 

Отроги гор, ущелий гул, 

И ветер, что нещадно дул, 

Чтоб пастушонок не уснул, 

    И птиц рассветный хор. 

Все это Родина моя, 

Она во мне живет. 

Любая щедрая земля 

С ней не сравнится. Колея 

Ползет по склону, как змея, 

    Чрез весь наш род идет. 

Владикавказ, Владикавказ – 

Начало дней моих, 

Любовь души моей и глаз, 

Где гостю рады всякий раз, 

Где Терек слышен всякий час – 

    Невыдуманный стих. 

XVI. ЦИРК 

Владикавказская пора. 

Приехал цирк. Весна. 

Во всем фантазии игра. 

К загадкам серого шатра 

Спешит не только детвора, 

    Мечтой упоена. 

Вокруг шатра свисает с крыш, 

Окошки заслонив, 

Столпотворение афиш – 

Мир Африки и горы мышц. 

    Внизу – «Турне Москва – Париж», 

    Портреты ярких див. 

Арена, цирк, борьба, борцы, 

Где всех сильней «Казбек»* – 

Немеют перед ним юнцы, 

Глядят с почтением отцы, 

Красотки – трепетней овцы – 

    Стреляют из-под век. 

«Казбек» был непростым борцом, 

Он был «Казбек-гора»: 

Чревата пламенем-огнем, 

Таилась мощь гиганта в нем, 

    Борцы крестились пред ковром, 

    Он возглвлял парад. 

В те дни кондитер молодой  

Открыл свое кафе – 

В центральной части городской 

Салон уютный, небольшой – 

    Пять столиков, а за стеной 

    Цех тортов и конфет.  

То кульминация была 

Хасиевской семьи – 

Четыре дочки, два орла, 

Отцу семейства честь, хвала! 

Кондитерская расцвела, 

    И он в расцвете сил. 

Однако с палочкой ходил – 

Приметная деталь,  

Не для фасона – хром он был: 

Мальчонкой ногу простудил, - 

    Ступая той ногой, шутил: 

    «Короче, как февраль». 

Когда наш молодой герой 

Пришел однажды в цирк 

С детьми, с красавицей женой, – 

В тот день желающий любой 

Бороться мог с « Казбек-горой» 

    За приз, идя на риск. 

И вдруг кондитеров сынок, 

Петруша – младший сын – 

Шепнул отцу: «А ты бы мог 

Борца Казбека, как мешок, 

На две лопатки сбросить с ног? 

    Ты тоже осетин». 

В глазах поэта-пастуха – 

Кондитера с тех пор – 

Сверкнула искра, а рука 

Невольно обняла сынка –  

    И… он пошел, без пиджака, 

    Хромая, на ковер. 

По цирку пробежал шумок – 

Никто не ожидал, 

Не верилось, что кто-то мог 

«Казбеку» преподать урок, 

И тишина сковала вздох – 

    Цирк смелых уважал. 

Он был «Казбеку» до плеча, 

Но крепок, как орех, 

И прежде, чем борьбу начать, 

Почувствовал: мужскую стать 

Скрепила древняя печать – 

    Рукопожатья всплеск. 

Глаза в глаза, по шагу врозь, 

Взаимный поворот, 

И вот сраженье началось – 

Атласный великан-колосс 

И хромоногий белый лось 

    Схватились, чья возьмет?! 

Секунды тянутся, как дни, 

Не дышит круглый зал, 

Затих оркестр и лишь огни 

В борьбе участвуют – горит 

Под самым куполом софит – 

    Как солнце, ламп накал. 

В сраженье с опытным борцом 

Пастух чутьем постиг: 

Возможен лишь один прием – 

Медвежья хватка – только в нем 

Надежды капля. Нипочем 

    Все остальное, миф. 

И – чудо! – дрогнул вдруг гигант – 

Свидетель весь шатер, - 

И как-то плавно великан 

Качнулся, словно сильно пьян, 

Пытался выпрямить свой стан –  

    И… рухнул на ковер. 

Не отпуская ни на миг, 

Пастух его дожал. 

Мгновенье – и «Казбек» затих, 

Был всем понятен этот штрих. 

Вот оба встали, к лику лик, - 

    И… обезумел зал. 

А побежденный великан, 

Опередив судью, 

К безмерному восторгу дам, 

Пастушью руку поднял сам. 

И обнялись, и барабан 

    Скрепил друзей союз. 

Тогда казалось все иным – 

И люди, и весна… 

Отцом-поэтом молодым, 

Стремленьем к делу одержим, 

Всходил кондитер на Олимп 

    Свершившегося сна. 

Так было, было… А потом… 

Да что тут вспоминать – 

Успехи обернулись сном, 

Мечта, как лодка, – кверху дном: 

    Жизнь в измерении ином, 

    Слова без буквы ять. 

__________________________ 

* «Казбек-гора» - цирковое прозвище профессионального  

осетинского борца начала ХХ в. Бола Канукова.  

При росте 2 м 27 см он весил 214 кг. 

XVII. РОДИТЕЛИ 

    Скупа секреты открывать 

Истории соха. 

Теперь лишь удалось узнать – 

Года назад перелистать, - 

Что Саломеей звали мать 

    Поэта-пастуха. 

Отцом поэта был Бетре, 

По-русски значит Петр. 

В церквушке старой на горе,  

Написано в календаре, 

Что сохранился в алтаре, 

    Про весь пастуший род. 

Там сказано: Хасиев Петр – 

Характером кремень, 

Огонь в груди, в поступках лед, 

Силен пастух, как весь народ, 

    Арбу камней перевернет, 

    Как легонький плетень. 

Пять братьев было у него 

И было две сестры – 

Все как один за одного, 

За пастушонка своего; 

    Ему ж не жалко ничего 

    Для всех, для семерых. 

XVIII. БРАТЬЯ 

Судьба не делит поровну 

Ни радость, ни беду – 

То ангелом, то вороном: 

Одним – удачи ворохом, 

Другим – штыком да порохом, 

    При жизни, как в аду. 

По этой «справедливости» 

Григорий – брат второй – 

Поручик божьей милостью, 

С жестокой торопливостью 

Турецкой пули живостью 

    Убит был той войной. 

Не жизнь, а междометие – 

Упавшая звезда, 

Что в Северной Осетии 

Кавказским долголетием 

Сверкать должна столетие, - 

    Под камнем навсегда. 

А Александру, младшему, 

Предстал удел иной – 

Жизнь, прожитую начерно, 

Не назовешь удачею, – 

    Он, культом одураченный, 

    Мир познавал тюрьмой. 

Спасибо, жить оставили: 

Взамен расстрела – срок, 

Но дело так поставили 

По тем тюремным правилам: 

    Три срока вместе сплавили, 

    Чтоб крепче знал урок. 

Вернулся он на Родину 

Семидесяти лет – 

Все та же рек мелодия, 

Все так же полноводие 

Вещает плодородие, 

    А братьев больше нет. 

Недолго прожил младший брат, 

Свободой опьянен: 

Когда страдальца грустный взгляд 

Сквозь слезы устремлен назад, 

Где фотографии молчат, - 

    Не долгожитель он. 

Перед уходом в мир иной, 

Снимаясь с якорей, 

Он, верный совести людской, 

Записок брата груз земной 

Перевязал шнурком-тесьмой, 

    Оставил для друзей. 

Пусть в этих строчках рифмы нет – 

В простых картинах дня 

Отобразился силуэт 

Всех главных жизненных примет, 

    Природы собранный портрет, 

    Спасенный от огня. 

XIX. СИЛУЭТ 

«Черные воды большого озера. 

Белые чайки в солнечный день 

Купаются в нем, нежатся, 

Клювами разглаживают перья. 

Щелкает радостно перепелка 

В пшеничном поле. 

В туманный день пастух, 

Остерегаясь нападения волка на стадо, 

Собирает его в защищенный кош. 

В ночном небе от края до края, 

Ярко мерцают звезды, 

Земле являя свою красоту. 

Утренняя звезда светит 

Не озаренным солнцем 

Тенистым ущельям. 

Лебеди любят греться  

В лучах солнца 

В холодный день. 

Радостно гарцует всадник 

На вороном коне. 

Гора Эльбрус стала местом, 

Где свивают гнезда все пернатые. 

Молодые птенцы начинают 

Вылетать из гнезда. 

Снежная зима предвещает осень 

С тучным и длинным колосом.» 

(Из стихов Василия Петровича Хасиева) 

XX. ПРОПОРЦИЯ 

Тот, кто прекрасное творит, 

Кому подвластен Мир, – 

Художник, музыкант, пиит – 

В заветном тайнике хранит 

Искусства сказочный магнит – 

    Волшебный эликсир. 

И Микельанджело, и Фет, 

И несравненный Бах 

Давно узнали тот рецепт – 

В пропорции его секрет, 

    Иных рецептов в мире нет, 

    Все остальное – прах. 

Пропорция – богиня мер, 

Гармонии черта, 

Игуменья искусства сфер, 

Где упираются в размер 

И чудо песни, и пленэр, 

    И мысли высота. 

Пропорция – она и есть 

Волшебное чуть-чуть, 

В ряду художественных средств, 

Как гималайский Эверест – 

Души неповторимой жест, 

    Знак достоверных чувств. 

Когда тебе Всевышним дан, 

В твою упрятан грудь 

Всеотражающий экран – 

Мучений творческих вулкан 

С названьем ласковым – талант, 

    Твоей натуры суть. 

И ты, подвижник-рядовой, 

Служитель красоты, 

Неся свой крест крутой тропой, 

Бросаешь щедрою рукой, 

Как сеятель зерно весной, 

    Кристаллы доброты, – 

Судьба к тебе благоволит, 

Природы дикой сны, 

И твой пастуший манусткрипт 

Традиционно не сгорит. 

    Так Пиросмани Бог хранит 

    В мазках его картин. 

XXI. ХАСИЕВСКИЙ РОДНИК 

Как прежде, утренней зарей 

Алеют шапки гор, 

Пурпурной искристой струей, 

Кипит источник ключевой, 

Бурлит строптивою водой 

    И рвется на простор. 

Не зря назвали тот родник 

Пастушьим родником – 

Он первым к роднику приник, 

Вкус исцеления постиг 

И стал счастливым в этот миг, 

    И здесь построил дом. 

Чтоб запастись из родника 

Живительной водой, 

К нему идут издалека, 

Благославляя старика, – 

    Горяч, как сердце пастуха, 

    Источник ключевой. 

Здесь черпает из родника 

Крестьянин-осетин 

Земную мудрость старика – 

    Живая устная строка 

    Дымком родного очага 

    Струится вдаль былин. 

Не только горный Иристон 

Лечиться здесь привык, 

Не только на Кавказе он 

В число целебных занесен – 

    В семерке мировых имен 

    Хасиевский родник! 

Пастух у родника стихи 

Слагал при свете звезд, 

И всех ущелий родники 

Велением его руки 

Сбегали с крутизны строки 

    В озера горных слез. 

Часть третья 

С В Я З Ь   В Р Е М Е Н 

XXII. СВЯЗЬ ВРЕМЕН 

Теперь, спустя полсотни лет, 

Все просто и легко, - 

Познав причины давних бед, 

Легко судить проблемам вслед: 

    Земных свидетелей уж нет, 

    А звезды далеко. 

Мерцая, восхищая нас, 

Далекая звезда 

Зажглась и светит не сейчас, 

А мы, не отрывая глаз, 

Мечтой невольной каждый раз 

    Уносимся туда. 

Но если светит нам звезда, 

Упавшая давно, 

И мы стремимся в никуда – 

    Без станций мчатся поезда, 

    В ничто уносятся года, - 

Где горькой чаши дно?! 

Как виноградное вино – 

Вчерашний солнца след, 

Так в небесах сотворено: 

Из звезд дороги полотно, 

    Но, может быть, уже давно 

    Тех звезд в том месте нет?! 

Осуществляя связь времен, 

Движение и свет 

Являют вечности закон – 

Все времена объемлет он, 

    И каждый смертный подчинен 

    Ему – как сын планет. 

Ни золото могильных плит, 

Ни колокольный звон 

Умерших нам не возвратит, 

    Однако Гамлет говорит 

    С отцовской тенью – он хранит 

    Тем самым связь времен. 

Когда в страдании немом, 

В кладбищенской тиши, 

В молитве сердцем и умом 

Сын у могилы пред отцом, - 

    Внемлите: это связь времен 

    Свой ритуал творит. 

XXIII. КРАХ 

Смеется солнце, тишь да гладь, 

Земного счастья пик – 

Во всем природы благодать, 

    Но опыт учит не дремать, 

    В затишье бурю ожидать – 

    Судьбы суровый лик. 

Как первый отдаленный знак  

Таящейся беды, 

У всей России на глазах 

Ходынской щедростью монарх 

Оставил в подданных сердцах  

    Кровавые следы. 

И … все поехало! – держись! – 

Четырнадцатый год. 

Дни испытаний начались: 

Война, разруха, тиф! – молись! – 

Фантасмагория, не жизнь – 

    Семнадцатый грядет! 

А наш кондитер и поэт 

Из бывших пастухов 

На ниве тортов и конфет,  

Еще в начале зрелых лет, 

Причислен был, хромой атлет, 

    К сословию купцов. 

В отлично сшитом сюртуке 

Покроя тех времен, 

В жилете, в модном котелке, 

С дубовой палкою в руке – 

    Здесь, в богоданном городке, 

    Сиял его пластрон. 

И тут-то крылася беда: 

В семнадцатом году 

Не в моде были господа – 

Их отправляли кой-куда, 

    Поэты же везде, всегда 

    С фортуной не в ладу. 

И наш герой лишенцем стал – 

    Кондитер и купец – 

Все, что работой созидал,  

В мгновенье ока потерял, 

    Спасибо, смерти миновал – 

    Кормилец и отец. 

Так по одежке иногда 

Чинят неправый суд – 

Туч грозных черные стада 

Ползли на наши города, 

Без совести и без стыда 

    Стегал невинных кнут. 

Схватили, бросили в подвал, 

Как злыдня, под замок, 

Чтоб срочно выкуп отыскал – 

    Такую сумму кат назвал – 

    Расстрелу равный капитал – 

И дал трехдневный срок. 

Тогда Анастасия, дочь, 

Спасая жизнь отца, 

Призвав друзей его помочь 

Все распродать, явилась в ночь 

Пред штабом, выполнив точь-в-точь  

    Условье подлеца. 

У двери пьяный часовой 

Осклабился, сопя, – 

Ему-то было не впервой 

Урвать в оказии такой – 

    И потянулся, громобой, 

    Облобызать дитя. 

Да кровь пастушья – не бальзам: 

Наотмашь, как кнутом, 

И в дополнение к словам 

Девичьей ручкой – по мордам 

    Преподнесла девчонка: «Хам!» – 

    И громче: «Военком!» 

Начальник заспанный, хмельной, 

На часового зол, 

Не сразу вышел: «Кто такой?» – 

Глаза туманит перепой, 

Не разглядел впотьмах старшой, 

    Что девушка – посол. 

И вдруг: «Я за отцом пришла, 

Забрать его домой. 

Вот деньги, еле набрала, 

Кондитерскую продала, – 

    И дрогнул голосок посла, – 

    Пустите, он хромой!» 

Надутый спесью комиссар 

Нацелил свой прищур 

На принесенный, словно в дар, 

Налогом названный хабар –  

Экспроприации навар – 

    Портфель шальных купюр. 

По курсу денег той поры 

Счет на мильоны шел, 

И комиссар – знаток игры –  

Взамен купюрной мишуры 

Чтил ювелирные дары, 

    Знал в золотишке толк. 

«Вы можете идти домой,  

Отец ваш сам придет – 

Секрет в формальности простой». 

    «Нет, пусть сейчас идет со мной, 

    Я все вам принесла с лихвой: 

    Считайте деньги – вот». 

«Дневальный! – крикнул комиссар, – 

Иди, открой подвал». 

    И тот же громобой –«гусар»,  

    Что схлопотал за пылкий жар 

    В девичьей ручке силу чар, 

Спасенного позвал. 

Казалось, было все в руках – 

Мечта воплощена: 

Кондитерская, дом-очаг, 

И лучше нет на свете благ… 

    Но в двух шагах таился крах – 

    Гражданская война. 

XXIV. ПОД ЛЕСТНИЦЕЙ 

Под лестницей жила с тех пор  

Кондитера семья: 

Высокий каменный забор, 

Булыжником мощеный двор, 

Клозет среди крысиных нор 

    Да на откорм свинья. 

Известный врач их приютил 

В своем большем дому – 

Кондитера весь город чтил, 

И он в ту пору ощутил, 

Кто вправду мил, кто просто льстил 

    До этого ему. 

Темно в жилище круглый год – 

Единственным окном 

Глядит оно не в небосвод, 

А в застекленный переплет 

Веранды маленькой, где вход, 

    Озелененный мхом. 

Оплел художник-виноград 

Забор, веранду, двор. 

Краснеет осенью наряд 

И радует, на первый взгляд, 

    Да только сыростью чреват 

    Тот лиственный узор. 

О, если б сыростью одной 

Страшна была война – 

В ту пору многие с сумой 

Кусочек хлеба, хоть какой, 

Подать просили: голод злой 

    Преподнесла весна. 

Но сильным плакать недосуг, – 

Коль из крапивы щи, 

А хлеб из отрубей – каюк! – 

Трудись не покладая рук, 

Глядишь и вывернешься вдруг, 

    Ищи концы, ищи! 

Кровавый восемнадцатый: 

Расстрелы и штыки. 

То белые, то красные - 

Играют гимны разные – 

И виселиц острастные  

    Вздымаются торчки. 

Его семью от смерти спас  

Провозглашенный НЭП – 

Как будто разоренных глас 

Услышан небом был в тот час – 

    Так в злую засуху подчас 

    Спасает ливень хлеб! 

XXV. ОБМАНУТЫЙ 

Пастух писать не перестал: 

Всем злодеяньям вслед 

Он так же слепо верил, ждал, 

Вождю рябому посвящал 

Стихи, наивный аксакал, 

    Обманутый поэт. 

Сродни алмазу чистотой 

Доверчивой души, 

Пастух секунды ни одной 

Не верил правде, клеветой 

Ее считая, и… самой 

    Надежде саван шил. 

Минуя сердцем произвол. 

Молился на вождя.  

Обожествленный крокодил, 

Рассудку вопреки, 

В пастушьем сердце прежним был – 

Велик и мудр, и столь же мил –  

    Любезно птичке разрешил  

    Блюсти свои клыки. 

Бездушию вождя служил 

(Святая простота!) 

И широтой души грешил – 

Он мерил всех на свой аршин – 

    Подводит иногда мужчин 

    Слепая доброта! 

В любой стране, во все века 

И при любых ветрах, – 

Будь президент или монарх, 

Неважно, кто сидит в верхах, – 

    Известна участь бедняка: 

    Бедняк – всегда бедняк. 

Талантлив, честен, незлобив 

И прост, как сам народ, 

Он был не очень говорлив, 

    Всю жизнь пастушью свой мотив 

    Мурлыкал, на морской прилив 

    Похожий грустью нот. 

XXVI. ОРФЕЙ ЗЕМНОГО РАЯ 

Кондитер до последний дней 

Работал и учил: 

Одесской юности своей 

Науку Юнга – как Орфей –  

    Иную песню – для детей 

    И внуков сохранил. 

Хромал с годами все сильней 

И все ж по вечерам 

Любил движение людей – 

Поток бульваров и аллей, 

Где медь военная елей  

    Дарила землякам. 

Где в центре города бурлит 

Упрямая река, 

И диких гор зовущий вид 

Обманной близостью манит; 

    Среди ровесников пиит 

    Ловил зерно стиха. 

Весь город устремлялся в парк 

В вечерние часы, 

Но старики, избрав бульвар, 

Лишь созерцали радость пар – 

    Влюбленной молодости жар 

    Седые жег усы. 

На озере был островок 

В том парке городском – 

Фанерный райский уголок, 

Где кузнецы ковали впрок 

Сердцам гуляющих намек: 

    «Вы счастливы вдвоем!» 

И рассекая зеркала 

Сверкающих озер, 

Носились лодки – два весла, 

Как два серебряных крыла, 

Дробили видимость стекла 

    На бисерный узор. 

Казалось, здесь, в земном раю, 

Царят покой и мир – 

Здесь счастье каждому куют, 

И птицы райские поют, 

Все дружно шашлыки жуют, 

    Стрелять же ходят в тир. 

XXVII. ПРЕРВАННЫЙ ПОЛЕТ 

Да, было так: был раем Трек 

И сам Владикавказ 

Тогда был родиной для всех: 

Грузини и осетин, и грек, 

И немец, и поляк, и чех 

    В один ходили класс. 

А класс-то в русской школе был – 

Язык родной ребят 

Добру и грамоте учил, 

К великим тайнам приобщил, 

Бессмертной лирой утвердил 

    На жизнь разумный взгляд. 

И русский православный храм, 

И кирху, и костел, 

Григорианский храм армян – 

Аборигенов-прихожан, 

Мечеть суннитов-мусульман – 

    Все вместе город свел. 

Единоверцы в тех местах – 

Грузин и осетин – 

Пасут себе овец в горах 

И носят солнце в бурдюках, 

    В одних блуждают облака 

    Меж прихотей лавин. 

Издревле рядышком живут  

И делят пополам 

Ущелий грозовой салют 

И солнечных долин уют, 

Сам климат, что порою лют, 

    И неба купол сам. 

И вдруг, как прерванный полет, 

При ясном небе гром: 

Вражды период настает, 

Крутой в сознанье поворот – 

    И дружественный нам народ 

    Становится врагом. 

Точь-в-точь холера иль чума 

На нацию найдет! 

И кое-кто, сойдя с ума, 

Не ведая, где свет, где тьма, 

    Покуда дурь пройдет. 

Не дай, Господь, такой угар, 

Когда ты – осетин, жена – грузинка!  

Сколько пар 

Погубит глупостей пожар, 

(И не в одном селенье Нар – 

    Охватит даль равнин)? 

Национальная вражда 

Спокон веков, как бич – 

Неудержимая вода, 

Что рвет порою невода, 

Трава шальная – лебеда, 

    И безрассудства дичь. 

Распался братьев дружный хор – 

Единство голосов – 

И только краски южных гор, 

Палитры солнечный набор, 

Хранит божественный узор, 

    Как неба вечный зов. 

Пастух, спасибо, не дожил, 

Позора не видал, 

Как вырвался кровавый джинн 

Братоубийственной вражды, 

    И как остановилась жизнь, 

    И как пошел развал… 

Ушел пастух к отцам своим, 

Покинув этот мир, 

Но, как нам видится – живым: 

Вот-вот войдет, а вслед за ним 

Пес и осел неутомим, 

    Кому и сено – пир. 

ЭПИЛОГ 

На берегу реки Нардон, 

Среди селенья Нар, 

Белеет двухэтажный дом, 

Под черепицей – школа в нем – 

Построен бывшим пастухом, 

    То знает млад и стар! 

Смотрел на много лет вперед 

Крестьянин-осетин – 

Он знал: что сеешь, то взойдет! 

    Мальчишки – не простой народ, 

    А школа – тот же огород, 

И каждый – чей-то сын. 

Поэт – на то он и поэт – 

Всегда в душе считал: 

Среди вершин различий нет, 

А свет добра – всеобщий свет – 

    Благословенный паритет 

    Поэзии и скал. 

Казбек, Эльбрус и Арарат – 

Кавказа снежный хор – 

Они близки, как с братом брат, 

Все видят, обо всем молчат, 

Над ними лишь орлы парят – 

    Седых вершин эскорт. 

Орлы не ведают границ 

В небесной синеве! 

Минуя имена столиц, 

Границ не знают стаи птиц! 

    А люди делят дым станиц 

    Межою по траве. 

Пастух об этом не писал, 

Да и не мог писать – 

Он и не думал, не гадал, 

Что в дружбе может быть провал, 

    Как то бывает в царстве скал: 

    Упало – не поднять. 

Но в биографии иной, 

Как в капельке воды, 

Эпоха с Солнцем и Луной 

Вся умещается – герой 

Неповторимою судьбой 

    Чертит ее следы. 

__________________________________________ 

г. Ростов-на-Дону, 

6 ноября 1992 года.