От Скифии до Камелота

 

Немного найдется людей, которые не слышали о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола, и еще меньше — таких, в ком любой из многочисленных вариантов этого мифа не вызвал бы глубокого отклика, не затронул бы историческим своим содержанием или драматизмом. Для Запада, да и для немалой части остального мира цикл сказаний об Артуре — один из тех эпосов и мифов, чье культурное влияние отличается наибольшей силой и действенностью. Никто не сочинял пьесы или мюзиклы на сюжеты «Ригведы», «Илиады», «Одиссеи», «Беовульфа», а также — за исключением разве что Вагнера — на сюжеты скандинавской мифологии, а произведения по мотивам сказаний об Артуре по-прежнему создаются и составляют часть современной художественной культуры, притом очень популярную. Мюзикл «Камелот» в конце XX в. пользовался огромным успехом, что же касается фильмов об Артуре, то они снимаются постоянно. Многим читателям знакомы не только внешние атрибуты быта, воссозданного в артурианском цикле, не только психология и особенности характеров его персонажей, но и ценности и нравы, в нем описанные: все это не требует объяснений, особенно в «канонической» версии, представленной в XV в. сэром Томасом Мэлори как романтическое видение Средних веков (1). В Камелоте (2) и его жителях для нас мало непонятного или чуждого, весьма немногое нуждается в академическом толковании, чтобы уразуметь, что происходит и почему. А вот мотивы поступков таких героев, как Сигурд (Зигфрид) или Беовульф, даже Ахиллес или Агамемнон, не говоря уже о более далеких от нас древнеиндийских Индре или Вишну, читателя могут озадачить — для понимания их нужна особая предварительная подготовка (3). Артур и его приближенные, как романтическое воплощение рыцарства, близки современному Западу настолько, что мы можем спокойно читать ученые труды о происхождении или развитии их образов, но нам довольно сложно воспринять, что они могут иметь столь экзотическое происхождение, связанное со столь отдаленными краями. 

В том и цель книги: попытаться извлечь из глубин исчезнувшей цивилизации тайну происхождения легенд о короле Артуре, приоткрывая попутно сокровенные стороны давно минувших дней, а также проникнуть мыслью в отдаленную и не избалованную вниманием часть Европы — Кавказ. Эта не совсем традиционная попытка может вызвать споры в научных кругах, быть может, породит сомнения относительно нашего взгляда на происхождение многих реалий западной культуры. А это может привести, хотя и не сразу, учитывая возможное сопротивление ортодоксов, к переосмыслению всего поля артурианских исследований и заставит связанных с этим людей обратиться не только к исчезнувшей иранской цивилизации скифов, сарматов и алан (4), но и к живому фольклору их потомков — осетин, населяющих территорию по обе стороны Кавказского хребта (5). 

Аитлтон и Малкор сделали три важные вещи. Во-первых, они достигли такой степени беспристрастности, которая позволила им высказать новые версии происхождения многих важных действующих лиц и тем преданий, если даже не самих преданий, и этим самым предложить новое решение застарелых проблем изучения этих легенд. Артура с его рыцарями до Мэлори можно встретить у таких авторов, как Вас и Лайамон (6), а еще раньше были анонимные отрывки на староваллийском языке. Многие герои явно кельтского происхождения, например, Утер Пендрагон — отец Артура, чье имя по-валлийски означает «Славный предводитель войска», или кельтская Афродита — королева Гвиневера (ирл. Финнабайр, из др.-ирл. Финдабайр, валл. Гвенвифар), имя которой переводится с ирландского как «Рожденная из белизны», так же, как греческая Афродита — «Рожденная из пены», а валлийский вариант ее имени означает «Белый призрак» (7). Происхождение других персонажей, таких, как сам Артур или Ланселот, загадочно, и оно долго подвергалось интенсивному изучению, по большей части безрезультатному. Расхождение в именах указывает на одну из центральных проблем изучения артурианского цикла — происхождение его от кельтских культур Британии и Франции (Арморики); этот цикл стал последним великим наследием средневековой кельтской культуры, но вместе с тем содержит многие элементы, не имеющие отношения к кельтам. Его происхождение, как бы то ни было, загадочно, и это, на первый взгляд, цельное предание при ближайшем рассмотрении оказывается смесью кельтского фольклора и чего-то еще. 

В своих ранних работах такие ученые, как Жорж Дюмезиль (8), Бернард С. Бахрах, Гельмут Никель, К. Скотт Аитлтон и Линда А. Малкор, пытались найти это «что-то еще» в культуре сарматов, особенно племени языгов (9) и родственных им алан. 

Здесь читатель вправе спросить: «А кто это?» Случай из тех, когда даже специалист должен изрядно напрячь воображение, чтобы представить себе образ этих исчезнувших народов. Скифы ранней классической античности, сарматы и аланы позднеклассической эпохи — это кочевники из степей Центральной Азии, распространившиеся в эпоху своего расцвета от нынешней Венгрии до западных областей Китая, может быть, даже до современного Ганьсу, расположенного в центре этой страны. Насколько можно судить по рассказам современников, по археологическим находкам и по скудным языковым свидетельствам, это были люди европейской внешности (часто со светлыми волосами и голубоглазые), они оставили после себя огромное количество предметов искусства, выполненных в «зверином стиле» (многие из которых — золотые), хоронили своих вождей в курганах (отдаленное подобие буддистской ступы) и говорили на иранских языках. Их культура определялась кочевым образом жизни, но в отличие от культуры кочевников более поздних (гуннского, тюркского и монгольского происхождения) периодов в ней много сходного с чертами европейской античности. Более того, они не очень-то напоминали иранцев современного Ирана, которые подверглись культурной специализации очень рано, так что уже в древние времена мидийцы и персы, скорее всего, относились к степным иранцам как к чужакам. 

В широком контексте все иранцы относятся к индоарийцам, населившим Индию и оставившим миру большое культурное наследие, в том числе и «Ригведу» (10). Индоиранцы были в свою очередь представителями более широкой общности — индоевропейской языковой и культурной семьи, включавшей в себя предков кельтских, германских, италийских, балтийских, славянских, греческих, армянских, албанских и прочих, менее изученных народов и распространившейся от Ирландии до Китая и от Скандинавии до Индии. Эти доисторические народы, протоиндоевропейцы, возвращенные из забвения благодаря кропотливым трудам сравнительной лингвистики, стали объектом поношения расистов, в том числе нацистов, с начала XIX в. по наши дни (11). Тем не менее беспристрастно изучая эти народы, нельзя не отнести их языки и культуры к числу самых блестящих интеллектуальных достижений всех времен, как нельзя не видеть в их существовании подтверждения исторического единства многих этносов Евразии — единства, уходящего корнями в древность. 

Современная наука стремится обосновывать среди прочих версий и ту, что древняя родина индоевропейцев находится в районе Северо-Западного Кавказа, где от пяти до трех тысяч лет до нашей эры была распространена так называемая «курганная», или «древнеямная» культура (12). Широкому расселению индоевропейцев на протяжении тысячелетий способствовала — если не была его причиной — их предполагаемая склонность к кочевому образу жизни. Распространяясь из степей Северного Кавказа, они встречали на своем пути неиндоевропейские оседлые племена и смешивались с ними, образуя народы, фигурирующие в европейской и западно-азиатской истории. Интересно, что степные иранцы — один из индоевропейских народов, чья культура претерпела лишь внутренние изменения, оставшись кочевой и не смешавшись ни с одной крупной оседлой цивилизацией. В этом смысле степные иранцы, описанные в классический период, были прямыми наследниками первоначальной индоевропейской цивилизации. Уже этот факт делает их интересными для изучения и важными для понимания истории большей части Евразии, а их исчезновение — еще более прискорбным. 

В конце классического периода степные иранцы были вытеснены на окраину своей исторической родины гуннами (13) и родственными им тюрками, говорившими на алтайских (неиндоевропейских) языках. В результате одна часть степных иранцев отступила на территорию нынешних Таджикистана, Афганистана, Восточного Ирана (Систан) и Западной Индии, а другая ушла во владения Римской империи, временами то отторгая некоторые ее области, то, наоборот, в роли наемников цезарей (14) помогая сохранять эти области за империей. Известно, что степняки переселялись в Британию (сарматы – языги), Италию, Францию, Испанию и Северную Африку (в последних трех случаях большую часть переселенцев составляли аланы). Другие уходили в Польшу, на Европейскую часть России и на Кавказ. Вопреки утверждениям Бахраха и Никеля, будто от них остались привлекательные для исследования следы, большинством ученых эти народы считаются исчезнувшими бесследно. Главенствующее мнение трудно оспорить по двум причинам. Во-первых, нет тех, кто назвался бы потомками этих народов, пребывающих в забвении. Во-вторых, эта цивилизация настолько экзотична и далека от современных представлений о Евразии, что она, скорее всего, будет с трудом восприниматься даже в среде самых преданных своему делу ученых. 

Но с общим мнением можно поспорить, опираясь на следующее нехитрое соображение. В начале Средневековья европейские воины походили на римских легионеров (15), а в конце носили кольчуги и вступали в рыцарские поединки. Так же одеваются и сражаются воины на изображениях из иранских погребений за тысячу лет до Средних веков и за тысячи километров от Европы. Другими словами, европейцы входят в Средневековье похожими на римских, а выходят похожими на сарматских или аланских воинов. Отсюда видно, что иранцы из степей оказали огромное влияние на Европу. Понятно, что они намного ближе к нам, чем мы привыкли думать, и как раз поэтому их так трудно разглядеть. 

Все, что осталось от иранцев, осевших на территории Польши и России, — некоторые смутные предания, бытующие среди аристократии этих стран, и, возможно, сами названия «Россия» и «Беларусь», основой которых могло стать древнее «рухш» (со среднеиранским переходом – переогласовкой ш в с), так же как в названии роксаланы (аланское племя) и в имени Роксана (жена-аланка Александра Великого) (16), что значит «белый» («светлый»), или «северный». Эту догадку подкрепляет и первая половина названия «Беларусь» (17). Однако есть одно место, где аланы существуют и в наше время (притом здесь их изучение не затрудняет примесь сначала зороастризма (18), а потом ислама, как в случаях с памирцами Таджикистана и Афганистана), это место — Кавказ. Если читатель спросит: «Где это?», он вполне заслуживает снисхождения. 

Горы Кавказа находятся между Черным и Каспийским морями на юге России, а также в Грузии, Армении и Азербайджане. Это самые высокие горы в Европе. На территории Кавказа, равной по площади Испании, проживают пятьдесят шесть этнических групп, тридцать шесть из которых являются исконными обитателями этого далекого и прекрасного края. Центр Северного Кавказа и стал тем местом, куда пришли аланы и где они помнят себя со времен Чингисхана. До XIII в. эта страна на Северном Кавказе называлась Алания, а ее народ — аланы. Сначала Алания входила в состав Хазарской империи (каганата), а потом стала суверенным государством. Аланы так же, как их соседи черкесы, чеченцы и дагестанцы, успешно сопротивлялись нашествию монголов, тем самым защищая Восточную Европу, но непрекращающийся натиск завоевателей загнал их в горы и заставил исчезнуть как единую политическую силу. В конце XIII в. они снова появились, но уже под именем осетин. К тому времени они проживали в горах в середине Кавказского хребта и, перевалив через него, расселились также на его южных склонах. В 1774 г. Осетия вошла в состав Российской империи. В конце XIX в. Осетия была поделена на северный и южный административные округа, при коммунистах это деление сохранилось: были созданы Юго-Осетинская автономная область в составе Грузинской ССР в 1922 г. и Северо-Осетинская автономная область в составе РСФСР в 1924 г., в 1936 г. она стала автономной республикой. 

В наши дни осетины, этот заслуживающий восхищения народ, общая численность которого едва превышает полмиллиона человек, сохраняют свой язык иранского корня. Южная Осетия, на сегодняшний день являясь де-факто независимой республикой, стремится объединиться с Северной Осетией и тем самым войти в состав Российской Федерации. В начале 1991 г. Грузия напала на Южную Осетию, разразилась грузино-осетинская война. Этот небольшой, но ожесточенный конфликт продолжался до 1992 г., пока в качестве посредника не выступила Россия и не добилась прекращения огня. С 1992 г. мир в Южной Осетии поддерживают российские войска. В Южной Осетии был проведен референдум, и подавляющее большинство народа высказалось за воссоединение с Северной Осетией. Северная Осетия поддержала стремление объединиться и тем самым войти всей Осетии в состав России. Россия, не желающая портить отношения ни с Грузией, ни с осетинами, пока воздерживается от какого-либо политического ответа. 

Стратегическое положение кавказских осетин довольно тревожное. Россия вряд ли позволит событиям развиваться без ее существенного позитивного влияния. Можно только надеяться, что осетины переживут нынешние смутные времена на Кавказе. 

На Западе осетины известны прежде всего в лингвистических кругах как источник информации для изучения индоевропейцев; за пределами этих кругов — лишь благодаря тому, что этот народ — хранитель нартовских сказаний (19). Эти героические сказания — по тону и слогу нечто среднее между мифами и сагами — осетины распространили среди своих неиндоевропейских западных соседей — черкесов, убыхов, абазин и абхазцев (20), в меньшей степени среди южных — сванов и других грузинских горцев (21), восточных — чеченцев, ингушей и дагестанцев (22), а также среди некоторых тюркских народов, таких, как балкарцы и карачаевцы (23). Эти яркие, насыщенные сказания поражают, в них очевидны многочисленные параллели не только с мифологией Древней Индии и Греции, что вполне понятно, если вспомнить положение осетин между этими двумя великими культурами, но и с циклом сказаний о короле Артуре. Первая реакция любого человека (сужу по собственному опыту) — посчитать эти параллели простым совпадением, а потом относиться к ним как к вещи интересной, но необъяснимой. Но Малкор и Литлтон совершили следующий шаг: детально и тщательно изучили эти параллели. В этом состоит их еще одна большая заслуга. 

А третье достижение, независимо от того, оценивать ли соответствующие аргументы или этимологию как неоспоримые или бессмысленные, состоит в том, что Малкор и Литлтон привнесли четыре новых измерения в артурианские исследования: они открыли дверь в евразийскую степную археологию и иконографию ее артефактов; они продемонстрировали ценность тщательного изучения скудных материальных свидетельств о европейских степных иранцах; они показали, по меньшей мере, возможность, если не вероятность того, что артурианский цикл, каким бы цельным он ни казался, постижим только при условии признания иранской основы, подобно нартовским сказаниям, с добавкой кельтского материала, испытавшего сильное римское влияние; и, наконец, они уделили давно заслуженное внимание нартовским сказаниям, культурам и языкам осетин и их соседей. Обратившись к их утверждениям и доводам, исследователи получат большой объем материала для продолжительной работы. Параллели между иранским материалом и артурианским циклом столь многочисленны и часто так близки, что эти разработки могут быть приняты наукой. Данная книга кардинально изменила изучение этого предмета и не в меньшей степени — понимание нами происхождения собственной цивилизации. Могу сказать уверенно: наш взгляд на эти темы уже никогда не станет тем, каким был до появления этой книги. 

Джон Коларуссо 

Мак - Мастеровский университет 

Гамильтон, Онтарио 

16 августа 1993 г. 

Предисловие к книге: 

К. Скотт Литлтон, Линда А. Малкор 

«От Скифии до Камелота» 

М.: Издательство «Менеджер», 2007. - 488 с.