Танец — искусство древнее. Танцуют дети, лишь недавно сделавшие свои первые шаги, танцуют долгожители. Фигуры танцующих мы видим на грубых наскальных рисунках первобытных людей, на амфорах античности, на полотнах Возрождения, на бумаге и щитах современных афиш...
В Осетии танцуют все! Не от избытка свободного времени и отсутствия проблем, а потому, что танец, песня и джигитовка — предмет национальной гордости осетин. Сама природа этого края — пир стихий! Вечный ветер гор... Могучие кряжи и яростно кипящие в ущельях реки... Пена и грохот ниспадающих с головокружительной высоты водопадов и ослепительный вихрь лавин... Несущиеся вскачь тучи, стремительный полет орла и бег тура, падающего на рога, чтобы, перевернувшись и перелетев через пропасть, мчаться дальше...
По свидетельству матери, «она танцевала с люльки». И действительно, Альбине не было еще и десяти лет, когда она пришла в самодеятельный ансамбль клуба. Юная Дюймовочка была грациозна, доверчива и скромна. Это было призвание. Она танцевала на сцене, в гостях, дома... Она танцевала, идя по улице... Девочка даже засыпала в изящном, стремительном «па»... Высокая, стройная, гибкая, с копной смоляных волос и кожей мраморной белизны, с широко открытыми, удивленными глазами, она была эффектной, яркой и в то же время напоминала эфемерный цветок, прозрачный и неощутимый, как утренняя дымка альпийских лугов... Ее движения даже при ходьбе были пластичны и закончены — в них была ранимая хрупкость, в них были полет, свобода, торжество, свойственные юности и сознанию собственной неповторимости, без капли высокомерия или намека на него... Озорной жизнелюб, с девчонками она была девчонкой, с мальчишками — мальчишкой, ибо знала божественную ипостась и тех и этих, поэтому ей в первую очередь поверяли свои тайны, ждали совета и поддержки, веря в ее суд, добрый или суровый, не важно. В пятнадцать лет ее пригласили в профессиональный ансамбль, руководили которым требовательные и очень взыскательные люди. В ансамбле Альбину полюбили, всем она стала другом, а не коллегой. И она пришла «примой» не к «середнякам», а к мастерам, имена которых уже тогда сверкали в ореоле всенародной любви. Это Марина Касаева, Георгий Гуржибеков, Виктор Дзеранов (Пигу), Бексолтан Торчинов, Батырбек Сопоев, Венера Дзеранова, Ахсар Сланов...
В ряду осетинских танцев есть один, на котором можно проверить класс любого танцора. Это «Танец приглашения». В его простоте — его сложность, ибо одна неточность, «проскочившая» в романе, в четверостишии застрянет слоном в ушке иголки... Альбина в этом танце плыла, как сгусток плазмы, не отрываясь от сцены и в то же время паря над ней, и все ее движения отмечали плавность восходящего солнца, грация актиний в плотной морской волне. Начало движения и остановку можно было объяснить чем угодно, но не усилием ног, невидимых под легчайшей тканью костюма, плывущего на ней, как коническое облачко в тихий, безветренный день и наполненного трепетом великого предчувствия любви... Ненарочитая, свободная законченность каждого жеста, идеальная связка симметрии, синхронность толкали в мое сознание крамольную мысль абсолютного превосходства этого танца над всеми другими танцами на земле... В жизни Альбины был случай, когда на гастролях в Англии два джентльмена, забыв первую заповедь, выскочили из зала на сцену и приподняли полы ее костюма, дабы убедиться, не на роликах ли так плавно скользит незнакомка. За короткое время она стала неоспоримым лидером ансамбля. Великолепное чувство мелодии, ритма, партнера, пространства. И щемящая неуловимость этого колдовства, когда на твоих глазах ручеек превращается в стихию, не охватимую воображением... И подобно тому, как сполохи молний вырывают, освещая на миг, из кромешной тьмы ночи причудливые лики, ты видишь «тени забытых предков», руины каменных стен и крепостей и море знакомых и незнакомых лиц в густом замесе коней, овец, кошар, башлыков, арб, горных мельниц, стогов, козьих троп и зверей из аллегорического сказа о жизни и бытии осетин...
Каждое поколение танцоров приносит и привносит свое ощущение танца, свой «строительный материал». Помню наш ансамбль до Альбины. Он был добротен, как добротно сколоченный дом, но в этом доме вместе с трудолюбивыми жильцами жили другие духи... Как заметил Лорка, в танцующей женщине должен быть дьявол! С Альбиной в ансамбле появился Демон! Но не отрешенный, сгоревший в пламени чувств, а Демон, задумавший вдохнуть в правильную лексику танца сумасшедшинку взрыва! Уверенность в непогрешимости, которую видишь в танцах многих ансамблей мира, в «Алане» обрела живую кровь непредсказуемости, поэтому каждый номер читался и смотрелся как откровение, открытие, и поэтому быстрые «хоровые» танцы, где был задействован весь или почти весь состав, действительно напоминали взрыв — яростью, отточенностью, натиском, удалью, жертвенностью. При этом — филигранной отточенностью и динамическим равновесием всего пространства танца. Я всегда любовался выпуклой, как тетива, грудью Нодара Плиева, его осиной талией и линейной статью ног, но не меньше, если не больше, «тяжелым» выходом Казбека Тото-ева — одного из лучших партнеров Альбины. Он шел, вскинув руки, как скальный монолит, и был эффектен своей неэффектностью, скромной сдержанностью, — всем тем, чем по-настоящему красив горец и под грузом ноши, и на скакуне... Несравненный Игорь Моисеев был убежден, что «коллектив из Северной Осетии не спутаешь ни с каким другим». Не спутаешь потому, что не высокий рост и конфетные чары вели его от вершины к вершине. Скажем, Оник Мангасаров ростом невелик. И Коля Багиев — не Кануков, который Бола. Да и девушки не с вощеных листов «Плейбоя», а вот глаз от них было не оторвать!..
Для меня танцы делятся на показательные и «для души». Ансамбль на то и ансамбль, чтобы знакомить, демонстрировать... Что ж, нужное дело, особенно интересное для тех, кто видит конкретный танец или танцы впервые. А я больше всего любил танцы простолюдинов, танцы-экспромты без шлифовки именитых балетмейстеров, без обязательных «деланных» улыбок на заштукатуренных масках лиц, напоминающих театр Кабуки. Видел много таких танцев в городских дворах, и в просторных сельских, на горном пастушьем лугу или у ручья с шашлыками. И была в них ветхозаветная простота чуть подвыпивших хохмачей и охульни-ков. Но, подобно рыцарской руке в железной перчатке, осетинские танцы всегда были окованы железом морали и этики из устоев предков, предпочитавших кинжальное острие чести позору бесчестия. Вот в этом столкновении «хочу-нельзя» — графический парафраз наших танцев и работа скупых выразительных средств на углубление, а не расцвечивание образа новомодными виньетками современной, берущейся за все хореографии. Понимала ли это Баева, превратившись из ученицы с косичками в художественного руководителя одного из сильнейших ансамблей не только республики, но и страны? Однозначно — да. В ее показательных танцах не было ничего показного, — все танцевали от души и для души! И первой она сама. И улыбка или грусть были у нее не знаком правил движения, в данном случае чувств, а их истинным содержанием. Кто не хочет выглядеть эффектно? Ее художники по костюмам, ее хореографы и «мейстеры» порой топили коллектив в море идей, открытий и находок, но подобно тому, как уважающий себя бедняк предпочитает свою хламиду парче с барского плеча, она тактично, чтобы не обидеть новаторов, возвращалась к истокам... Истоки, как умирающий от жажды — воду в пустыне, искала она, овладевая танцами других народов и находила их не в механическом копировании, не в подражании — в духовной идентификации. Любой не осетинский танец, исполненный Альбиной, как солисткой, вызывал шквал аплодисментов у тех, кто видел, как эта осетинка проникает в святая святых национальной неповторимости — плиты скал расходились под ее легкими шагами без заклинаний: «Сезам, откройся!»
Итак, она была неотразима в старинном плавном танце, поэтична в лирическом, неожиданна в комедийном. Высокий трагизм и незащищенность отличали ее в танцах драматических. Девушка с характером. Разъяренная жена. Старушка-мать... Этот ряд можно продолжить, вспомнив блестящее исполнение Альбиной сольной программы в танцах народов СССР. Таких как армянский «Ай-Назан», грузинский «Картули», азербайджанский «Джейран», где, кстати, надо было не только танцевать, но и петь на языке братской республики. В азербайджанском «Тураджи» Альбина танцевала птицу. Она вошла в образ и чуть не улетела со сцены. Это был триумф изящества и волшебной невесомости. Вспоминается добрый эпизод. Этот танец для «Алана» в свое время ставила известная Дельбази Амина-Ханум — художественный руководитель ансамбля «Чинара». Вскоре, будучи почетным членом жюри, за исполнение этого танца она дала высшую оценку Альбине Баевой, а не солистке своего коллектива. «Своими руками себя задушила!» — сказала она, смеясь и провожая сияющим взглядом сияющую Альбину.
Трудно быть руководителем, тем более такой горючей смеси, как ансамбль. Танцоры, за редким исключением, честолюбивы, обидчивы, вспыльчивы... В жизни бывает всякое, но я помню золотые времена единения, когда десятки людей и сотни с ними связанных проблем решались в согласии, какое бывает в прочной семье единомышленников, единоверцев. Помню, в одном поезде я ехал с ними в Москву. На вокзале — праздничная суматоха. Еще бы, «Алан» едет в столицу, а оттуда — вояж через Шереметьево. Обыватели в поездах спят, вяло жуют и нудно рассказывают. Танцоры в этом смысле — табор. В мелькании лиц, улыбок, саквояжей и корзин с напитками, зеленью и снедью вижу счастливое лицо Альбины. А когда поезд тронулся, кто-то из этой «шайки» выдернул меня из купе и потащил в «штаб». В «штабе», то бишь купе, где Шатаной восседала Баева, невероятным образом набилось пол-ансамбля. Куча-мала из рук, ног, голов, по центру — импровизированный стол с горой пирогов, кур, помидоров и прочей снеди. Гармошка и доули, сопровождающие каждый тост короткой музыкальной репризой. Настроение у всех — люкс! Жизнелюбие брызжет через край, особенно из Альбины, и причиной этому не застолье, а — «возьмемся за руки друзья, чтоб не пропасть по одиночке». Строка из песни Окуджавы стала пророческой...
Есть люди, которые обретают покой и душевное равновесие в уединении, в стоическом одиночестве. Мироощущение Альбины было рубенсовским. Одиночество ей казалось наказанием, поэтому жизнь ее не дробилась на сегменты и части, она была призывом к единению, всеобщности. Поэтому так хорошо знала своих питомцев и с завидным упорством проникала в органику такого большого и сложного явления, каким был ее «Алан». И дом, и семья, и муж, и ребенок, и тысячи других связей с миром людей, вещей и понятий были слагаемыми и сутью ее работы в том смысле, когда одно не существует без другого. Это — одна жизнь. Но без и вне ансамбля эта жизнь теряла для нее всякий смысл и значение... В гуще дел, больших и малых, она обретала себя, ту уверенность, решимость и силы, которые придают особый вкус человеческому счастью! На репетициях была безжалостна. Но дай ей возможность — одарит своих девочек и ребят бессмертием. Каждый новый костюм разглядывала с дотошностью светской капризницы, но с мужским самообладанием добивалась поставленной цели. Именно она заговорила в полный голос о чистоте стиля, и она же была наиболее заметной из тех, кто пытался расширить границы жанра, постоянно обновляя программу. Неоценим ее вклад в организацию детского ансамбля и ансамбля «Арт» — ее последнее детище. И здесь, словно слепок с шедевра, во всем читалась громада ее таланта.
У Альбины была замечательная мать. Все матери замечательны, но «баба Лиза», как звали ее все, кроме самых близких, была особенна своим демократизмом, который располагал к ней, но и одновременно взывал к ответственности, потому что человеколюбие этой седой, малоразговорчивой женщины с правильными крупными чертами лица, ее неподдельное гостеприимство и непоказная щедрость таили в себе требовательность мудрой души, за плечами которой — тяжкий опыт очень не простой и не поддающейся простому объяснению жизни... У Альбины были прекрасные близкие. Они и есть, и среди них самое дорогое — дочь Дзера, студентка, еще не окрепший цветок. Друг жизни Слава Гулуев, блестящий кинематографист, — в день похорон его лицо было пепельно-серым, словно только что сам восстал из праха...
Дождь, оплакивающий потерю... Кавалькада машин... На могиле — гирлянды цветов, за которыми не видно земли... Слезы и плач... Сегодня, когда людей убивают и выкупают как скот, когда, в какой уже раз происходит исторически-тектонический излом в судьбах народов и народностей, разъединенных и спаянных общей судьбой, вспомним, что в глубине ее полуопущенного взгляда угадывалась страсть, идущая от полноты мироощущения. И на сцене, и в жизни это мироощущение устраивало пир — и все в ней заражало, и она сама заражалась своим бьющим через край жизнелюбием! Ничто, казалось, не могло остановить ее, и, как порыв ветра, или султан огня, она была вездесуща, и ей было под силу невозможное! Смерть Альбины Баевой потрясла всех, кто знал ее хоть немного, в силу нашей веры в бессмертие великих. А она была великой всеми гранями своей единственной и неповторимой жизни. В одном из фильмов Антониони в ответ на сердитое замечание старика по поводу спиленного дерева рубщики заявили, что посадят новое. На это старик с усталой горечью изрек: «Но оно не будет похоже на это». Да, Альбину нам никто не вернет и не заменит. Этот праздник не повторится, никакое время для всех нас не залечит незаживающую рану этой сокрушительной потери. Альбину хоронила вся Осетия, потому что она стала национальной символикой алан и их потомков. Любая нация содержательна не апломбом и спесью, а наличием таких людей, как Альбина — в любой точке земного шара она вызывала только чувство восхищения, поэтому и, оплакивая ее, все мы были горды от сознания, что в нашей исторической общности сверкала и будет сверкать драгоценность, граненная мечтой, волей и сердцем народа!
