Пореформенный период на Кавказе сопровождается общей либерализацией и формированием политического курса на административно-правовое сближение края с остальной Россией при сохранении его особого регионального статуса (Кавказское наместничество). Этот курс проявляется, в частности, в стремлении приблизить административно-правовые режимы, в которых существовали различные категории населения, к общеимперской модели, включающей в себя доминирующую губернскую систему регионального управления. Следствием новой политики становится введение с 1871 года «гражданского устройства»[14] в «войсковых» областях Северного Кавказа — Кубанской и Терской. Военно-народная система управления горцами/горскими территориями в этих областях фактически включается в общегражданскую систему, обозначая тенденцию к преодолению рамок особого административно-правового режима для горцев и к отказу от военных методов администрирования. Приближение обеих областей и их населения к общероссийскому административно-правовому стандарту отвечает задачам мирного и пореформенного развития горских и казачьих/войсковых районов. В новом административно-территориальном делении областей осуществляется попытка решить эту задачу, в частности, посредством объединения в общие округа/уезды горских территорий со смежно расположенными казачьими/русскими станицами и селами. Таким образом, отчасти ликвидируется прежняя административная чересполосица горских и казачьих земель, которые включаются в единую систему управления и, соответственно, образуют общегражданские административно-территориальные единицы (сохраняя размежевание на более низком, «участковом» уровне).   

В Терской области в 1871 году образованы 7 округов — Георгиевский, Владикавказский, Грозненский, Кизлярский, Хасавюртовский, Аргунский и Веденский. После присоединения к области Пятигорска и группы прилегающих сел и колоний (1874) Георгиевский округ переименован в Пятигорский, который в последующем разделен на Пятигорский и Нальчикский округа.   

В Кубанской области административная реформа сопровождается разделением территории на 5 уездов: Ейский, Темрюкский, Екатеринодарский, Майкопский и Баталпашинский. В состав трех последних включаются и горские общества, составлявшие ранее отдельные округа. В 1876 году образуются два новых уезда — Закубанский и Кавказский.   

В Закавказье, где российская гражданская администрация уже прочно утвердилась, практически завершается аналогичная по общему политическому замыслу задача — административное упорядочение региона по общеимперской, губернской модели. Еще 1867 году окончательно упраздняется особый статус последнего владетельного образования, сохранявшегося на территории Кавказского региона: территория Мегрельского княжества включена в пределы Кутаисской губернии. В этом же году из смежных уездов Бакинской и Тифлисской губерний, с присоединением Мегринского участка из Эриванской губернии, образуется новая Елисаветпольская губерния. Ее границы охватывают территориальные сегменты армянского, тюркского, курдского, лезгинского расселения и, таким образом, «перекрывают» сложную мозаику местных этнических границ, утверждая при этом имперский (наднациональный) принцип в административно-территориальном делении.   

Политический курс на «слияние» населения Кавказа с остальными подданными империи, на приближение войсковых (казаки) или военно-управляемых (горцы) социальных групп к гражданскому состоянию с самого начала наталкивается на ряд препятствий, что приведет в итоге к отказу от этой стратегической задачи как преждевременной. Комбинация внутри- и внешнеполитических факторов сначала ограничивает развитие этой общегражданской тенденции в административно-политическом обустройстве Кавказа, а затем обрушивает ее.   

Реформы 1860–70-х годов, проводимые, в частности, в землеустройстве казачьих войск на Северном Кавказе, были нацелены на ослабление сословной замкнутости казачества, на сближение как казачества, так и горцев с прочим населением империи. Однако уже в середине 1870-х в Кубанской и Терской областях нарастают экономические противоречия между казачеством и иногородним населением. Обезземеливание русского крестьянства в пореформенный период, последовавший за этим значительный приток иногороднего (то есть, невойскового/неказачьего) населения на Северный Кавказ приводят не столько к росту промышленности и торговли, сколько к росту цен на землю и расслоению среди самих казаков, выступающих в качестве арендаторов. Постепенно курс имперских властей на слияние казачества с прочим населением сменяется политикой, направленной на сохранение сословной замкнутости казачьих войск/общин и форм войскового землевладения. Втягивание казачества в хозяйственно-экономические отношения, свойственные гражданскому населению, с соответствующими негативными сдвигами в ценностной мотивации служилого сословия, начинает восприниматься как угроза боевому духу, общинной психологии и самому государственному назначению войска. Русско-турецкая война 1877–78 годов показывает несвоевременность таких процессов среди казачества и вновь усиливает имперский спрос на особый статус казачества как ударной военной силы Российской империи.   

Значительность внутренних политических рисков и преждевременность перехода к гражданскому управлению проявляются в ходе восстания в Чечне и Дагестане, а также при высадке турецкого десанта в Абхазии. В 1878 году возникают противоречия внутри имперских планов освоения Карсской области (по Берлинскому трактату к России отходят территории, на которых образуются Карсская и Батумская области). Около 100 тыс. мусульман оставляют присоединенные районы. Здесь начинается русская колонизация, однако властям удается вселить только 15,5 тысяч молокан, духоборов, отставных солдат Кавказской армии и греческих переселенцев. Значительная и вероятная армянская поселенческая «колонизация» Карсской области явно не прельщает имперские власти.   

Основным внешним фактором усиления военной составной в имперском управлении Кавказом в 1880-е годы становится обострение российско-британского геополитического соперничества и возрастание роли Кавказа в целом как стратегического плацдарма России на южном направлении. Кроме того, присутствие России как субъекта в геополитической игре мировых держав обостряет вопрос о самих социальных, идентификационных рамках ее «имперских оснований» в контексте разворачивающегося в Европе национально-государственного соперничества. Империи начинают искать свои национальные, а не династические или конфессионально-мессианские основания. В новую эпоху конфессиональная характеристика имперского основания России все более настойчиво требует адекватной языковой и этнической однозначности. В последней четверти XIX века Россия начинает все более четко определяться как русская национальная держава. Но русская — уже не только в подданническом, для ее многоплеменного населения смысле, и не только в конфессиональном — как православная, но отныне и все более и более явственно в культурно-языковом смысле — как государство, созданное русским народом и принадлежащее ему. Однако потребуется еще приход к власти нового императора, чтобы эти процессы оказались воплощены в новом имперском курсе, в новой стратегии по абсорбции кавказской периферии.