Конфликт в Абхазии имеет отчетливое этническое измерение, в котором отражено давнее статусное соперничество грузинской и абхазской [частей] элиты этой республики. Этнические аргументы были привычно встроены еще в советские определения того, каким образом должна быть организована власть в автономии, как должны распределяться престижные позиции/ресурсы, какими должны быть приоритеты в культурной и образовательной сферах республики. Именно этничность выступает привычным мобилизационным ресурсом ко времени кризиса и разрушения несущих институтов советской системы.
В имперскую и советскую эпохи в Абхазии сложилась многоэтничная поселенческая мозаика, в которой абхазы остались в меньшинстве, а величина грузинской общины приблизились к половине численности населения республики. Финальный советский кризис застает автономию в ситуации уже сложившейся национально-идеологической оппозиции между абхазским национальным проектом, с его мотивами сохранения тающей Абхазии, и грузинским проектом, отражающим перспективу постепенной реконструкции автономии в соответствии с демографическими и экономическими реалиями грузинского доминирования. Паритетная модель формирования парламента Абхазии, возникшая в 1991 году в качестве временного компромисса между Тбилиси и Сухуми, оказалась в итоге не способна нейтрализовать растущие противоречия грузинской и абхазской элит. Введение грузинских правительственных войск в автономию в августе 1992 года, сам характер оккупации и ожесточение войны вносят качественно иную степень отчуждения в грузино-абхазские отношения, кардинально меняют всю актуальную политическую повестку для Абхазии. Гуманитарные издержки грузинской оккупации части территории автономии, связанные с погромами и внесудебными расправами над гражданским населением, способствуют солидаризации — в том числе военной — армянского и других общин в Абхазии с позицией абхазской стороны в конфликте. Моральное и военное поражение грузинской армии в 1993 году влечет за собой исход из республики грузинского гражданского населения, которое использовалось как социальная база оккупационных сил и в итоге остается сегодня главным заложником силовой авантюры августа 1992 года.
К моменту окончания военных действий 30 сентября 1993 года силы абхазской армии (при поддержке добровольческих формирований) занимают всю территорию автономии от Псоу до Ингури (исключая «Абхазскую Сванетию», т.е. Кодорское ущелье выше Латы). В полосе соприкосновения сторон, в соответствии с Соглашением, достигнутым в апреле 1994 года, размещаются Коллективные силы по поддержанию мира (созданы под эгидой СНГ, но состоят только из российского контингента). КСПМ выполняет свои функции при мониторинге ООН, оставаясь буфером между двумя сторонами. В полосе ответственности КСПМ устанавливается демилитаризованная зона (это пункт соглашения фактически нарушается).
В отличие от ситуации в Южной Осетии, в зоне грузино-абхазского конфликта сохраняется атмосфера жесткого военно-политического противостояния. Процессы урегулирования не продвинулись ни на политическом уровне, ни сколько-нибудь заметно на уровне повседневного человеческого соседства или элементарного хозяйственно-экономического взаимодействия[39]. Районы, прилегающие к линии разъединения сторон, остаются зоной активности грузинских диверсионных групп, мишенью которых являются не только абхазская милиция, но и военнослужащие российского контингента КСПМ. Отсутствие доверия сторон к предпринимаемым шагам в рамках урегулирования, снижает эффективность присутствия КСПМ, что проявилось, в частности, в 1998 году в период возвращения грузинских беженцев в Гальский район. В 2003 году грузинская сторона предпринимает неудачную попытку использовать отряд чеченского полевого командира Р. Гелаева для эскалации партизанской войны в Абхазии и очередной пробы сил в возможной стратегии военного решения конфликта в свою пользу. Такие попытки еще более отдаляют стороны от перспективы нахождения действенной программы урегулирования.
Стороны конфликта придерживаются диаметрально противоположных позиций как на политико-правовое будущее государственности Абхазии, так и на приоритеты самого процесса урегулирования. Этнополитический характер конфликта обусловливает связь двух ключевых проблем его урегулирования: определения статуса территории и разворачивание процесса возвращения/обустройства беженцев (и обеспечения гарантий их безопасности). Абхазская сторона исходит из того, что статус республики должен быть [международно] определен и признан до того, как начнется процесс возращения беженцев. Опасаясь перспективы восстановления грузинского демографического доминирования[40], Сухум стремится обеспечить признание государственного статуса Абхазии до того, как численное преобладание грузинской общины в республике сможет бросить вызов национальному характеру абхазской государственности на рутинных демократических выборах. Очевидно, что избирательная демократия в этнически разделенных обществах несет в себе вполне отчетливые прогнозы и опасения, касающиеся состава власти и ее национальной политики.
Грузинская сторона предпочитает рассматривать и решать вопросы возвращения беженцев отдельно от проблемы согласования статуса Абхазии или прежде нее. Трудности с возвращением беженцев и отсутствие гарантий даже для тех из них, кто смог вернуться (частично — Гальский район), определяют критическое отношение Грузии к существующему режиму поддержания мира в Абхазии. Тбилиси нацелен на замену российских миротворцев международными силами и изменение самой конфигурации зоны ответственности КСПМ. Вместо буферной модели предлагается распространить зону ответственности миротворцев на всю территорию Абхазии, превращая КСПМ в военного гаранта возвращения и обустройства беженцев.
Отстаиваемые сторонами позиции по самой проблеме статуса далеки от компромиссной модели и выглядят следующим образом. Абхазская позиция, допускающая до войны 1992–93 гг. вхождение республики в состав Грузии на федеративных или конфедеративных началах, затем становится более и более радикальной: сегодня Сухум исходит из возможности налаживания только горизонтальных отношений с Грузией в качестве независимых государств. Тбилиси предлагает Абхазии «самую широкую автономию в составе Грузинского государства», границы которого международно признаны в качестве преемственных границам Грузинской ССР на 21 декабря 1991 года (дата официального упразднения Союза ССР). При этом обещается конституционная реформа государственного устройства Грузии на федеративных началах (Шеварднадзе, 1995). Международные посредники[41] в т.н. «проекте Бодена» определяют следующие рамочные характеристики возможной компромиссной модели: признание территориальной целостности Грузии в ее советских границах; признание Абхазии «суверенным образованием» в составе Грузии, обладающим особым статусом, который базируется на Федеративном соглашении; разграничение полномочий между Тбилиси и Сухуми также определяется Федеральным соглашением, имеющем силу конституционного закона. Россия предлагает сторонам подойти к согласованию менее иерархической модели «общего государства» или конфедерации. Озвучиваются и иные варианты решения проблемы статуса Абхазии. В частности, предлагается идея раздела Абхазии/кантонизации на абхазский и грузинский сектора, причем последний (один общий в Южной/Восточной Абхазии или несколько, анклавно расположенных) предусматривается как гарантированная зона возвращения грузинских беженцев.
Патовая ситуация в конфликте связана во многом с внешнеполитическим контекстом урегулирования, который задается разнонаправленными векторами геополитического тяготения Абхазии и Грузии. Пытаясь обеспечить себе искомую дистанцию с грузинским государством, Абхазия стремится к максимальной экономической и политической интеграции в Россию, которая рассматривается как страна — фактический гарант абхазской государственности. Режим экономической блокады Абхазии, обеспечения которого Грузия добивается в рамках СНГ, не действует не столько по политическим, сколько по гуманитарным основаниям. Более того, Россия сохраняет безвизовый режим для жителей Абхазии, значительная часть которых к тому же являются гражданами РФ. В свою очередь, Грузия нацелена на постепенную и неуклонную интеграцию в НАТО и Европейский союз, рассчитывая, что ослабление позиций Россией будет способствовать восстановлению территориальной целостности страны в режиме «принуждения Абхазии к миру», форсированному возвращению беженцев под силовым прикрытием и в итоге ликвидации этнодемографического основания абхазской государственности вне Грузии.
Внутриполитический кризис в Грузии в конце 2003 года и обновление ее политической элиты оставляют вопросы о возможных изменениях в подходе Тбилиси к урегулированию абхазского конфликта. Этот подход может меняться как в сторону более радикально-воинственной позиции и предприятия новых силовых авантюр, так и в сторону компромиссно-прагматичной позиции. Спектр возможных перемен, однако, ограничен неизменностью самих оснований абхазского конфликта, равно как и других сецессионистских конфликтов на Южном Кавказе. Неизменным остается геополитический контекст этих конфликтов, но — самое существенное — в регионе сохраняется общая траектория нацие-строительства по этническому основанию. Внутри такой траектории снова ставится и «решается» старый советский вопрос об иерархической композиции коллективных агентов истории — этнических групп в лице своих политических элит.