В Сирию мне предстояло ехать с председателем правления Союза журналистов нашей республики Хаджимуратом Гокоевым и заместителем редактора газеты «Социалистическая Осетия» Юрием Семибратовым. Я твердо решил для себя — на сей раз никаких блокнотов, никаких записей, резонно полагая, что такие «зубры» журналистики, как мои спутники, смогут в полной мере осветить наше путешествие на страницах республиканской прессы и ознакомить читателей с итогами поездки в одну из загадочных экзотических стран Ближнего Востока... А я, как любознательный турист, буду только смотреть, слушать и удивляться... 

Однако эти планы оказались неосуществимы — слишком много было ярких впечатлений, запоминающихся встреч, слишком велик был интерес моих земляков к тому, что мы увидели и услышали на земле далекой Сирии, чтобы ограничиться газетными очерками, репортажами и путевыми заметками, пусть даже достаточно пространными. Не последнюю роль, наверное, сыграло огромное чувство долга перед сирийскими осетинами, для которых каждый приезд к ним гостей с исторической Родины — незабываемый праздник, долгожданная встреча с бесконечно родным, очень близким, с тем, что связывает их с прошлым незримыми, но крепчайшими узами, что невозможно выразить словами. Не донести до жителей Осетии непередаваемую атмосферу тех встреч, эмоционально-душевный настрой, сопутствовавший нам во все дни пребывания в Сирии — такого я просто не мог себе позволить. 

Тогда я взял в руки чистый лист бумаги и ручку. 

Так появилась на свет эта небольшая повесть. 

Я не упускал случая поделиться радостью по поводу предстоящей поездки с друзьями, знакомыми. Конечно, все они завидовали мне доброй завистью и почти каждый задавал один-единственный вопрос: «Наверное, ты увидишься с тамошними осетинами?» В этом вопросе сквозил неподдельный интерес к образу жизни далеких сородичей; я угадывал в нем и своего рода напутствие, наставление: «Обязательно повстречайся с ними и когда вернешься домой, расскажи нам все, что увидел, услышал, узнал...» 

А просьба моего старого друга, начальника Владикавказского аэропорта, веселого и остроумного Мурата Каргинова звучала почти как приказ: «В Дамаске работает наш бывший пилот Солтан Каболов... Постарайся обязательно разыскать его... и вообще — если бы я знал, что ты полетишь в Сирию, предупредил бы одного молодого человека из тамошних — Албегова — он был здесь недавно,— чтобы тебя встречали в аэропорту....» 

Конечно же, все мои друзья и знакомые были едины в том, что нельзя ехать к землякам без подарков. В основном советовали взять с собой фотографии Коста, осетинские книги, журналы... 

Разумеется, и до меня в Сирии побывало немало моих земляков. Перед поездкой я встретился с одним из них, и немудрено, что я буквально забросал его вопросами — меня интересовало абсолютно все, что касалось Сирии, я хотел иметь хоть какое-то представление о стране, где мне предстояло побывать впервые. Однако у моего собеседника было совершенно противоположное мнение об общечеловеческих ценностях, международных контактах и т. д. Он все норовил повернуть разговор в коммерческое русло, а под конец беседы и вовсе огорошил меня: «Ты знаешь, я привез оттуда такие шикарные голубые занавеси, что жена чуть не задушила меня в объятьях...» 

Кому что... Хотя, впрочем, удивляться-этому вряд ли стоит — каждый имеет право на собственный взгляд на вещи, на свою трактовку явлений и жизненных коллизий... На то мы и разные... 

Перед поездкой я наведался в село, к матери. Она, кажется, обрадовалась моему сообщению, но тут же в ее усталых глазах появилась тень беспокойства, она стала дотошно расспрашивать меня о том, кто посылает, с кем еду и на чем — самолетом или поездом и еще о многом-многом другом. 

Потом мы с ней вспомнили, как несколько лет назад по республиканскому радио передавали интервью с одним из сирийских осетин... В конце беседы он сказал: «Как передать словами мою любовь к Осетии? Даже деревья на ее древней и прекрасной земле мне бесконечно дороги, если бы мог — каждое из них обнял бы и крепко-крепко прижал к своему сердцу». При этих словах мама, внимательно слушавшая всю передачу от начала до конца, не смогла сдержать своих слез... 

Перед самым нашим отъездом погода вдруг резко изменилась, установились ясные солнечные дни. И показалось мне — наверное, покровитель природы моей родной Осетии каким-то образом проведал, что я улетаю в жаркую страну и старается подготовить меня к встрече с ней... Мысленно я поблагодарил его за эту добрую услугу... 

В девятом часу вечера по московскому времени наш самолет поднялся с аэродрома «Домодедово —2» и взял.курс на Ближний Восток. А спустя три часа под крылом воздушного лайнера засверкали ночные огни древнего и славного Дамаска. Здесь нас уже ждали... 

До сих пор это для меня большая загадка, но встречающие — трое молодых людей — нашли нас практически сразу же среди огромной толпы, заполнившей просторные залы современного аэропорта. 

Забегая вперед, хочу сразу познакомить с ними читателей. Старший — высокий, широкоплечий Абдел Салам Далхутт, немногословный улыбчивый мужчина средних лет, приходился братом председателю Союза журналистов страны и главному редактору одной из крупнейших газет Сирии «Тишрин». Кстати, Абу-Гасан, (так он просил себя называть) немало сделал для того, чтобы мы получили от поездки огромное удовольствие, массу впечатлений, нашли здесь немало друзей, которых и на сей раз вспоминаем с большой теплотой. Абу-Гасан оказался исключительно доброжелательным и внимательным человеком. Казалось, он заранее предугадывал все наши желания, просьбы и старался выполнить их немедля и самым добросовестным образом, причем видно было, что это ему самому доставляло громадное удовольствие... После, уже когда мы попрощались с гостеприимными хозяевами и заняли места в самолете, увозившем нас обратно на Родину, у меня невольно вырвалось: «Как нам будет отныне не хватать нашего Абу-Гасана... Спасибо тебе, добрый друг, живи долго и счастливо в своей прекрасной стране. Мы никогда тебя не забудем...» 

Товарищ Абу-Гасана журналист и переводчик Анис Харба несколько лет назад закончил учебу в Ленинградском университете. Он неплохо владел русским языком, но иногда, пытаясь поточнее перевести то или иное слово или выражение, на мгновение умолкал и, подняв к небу большие черные глаза и указательный палец, некоторое время многозначительно молчал, как бы говоря: «Минутку терпения, сейчас это слово само упадет к нам в руки...» 

Однажды кто-то из нас задал Харбе, как позже выяснилось, не совсем корректный вопрос относительно того, не вспоминает ли Анис Советский Союз, не мечтает ли поехать туда снова? 

Анис на какое-то время смешался, затем деликатно перевел разговор на другую тему. Впрочем, он не забыл об этом эпизоде и позже, когда мы поближе познакомились, молодой сириец откровенно поделился своими впечатлениями о пребывании в нашей стране. Скажем прямо — нам было не очень приятно слушать об этом. Анис рассказывал, в каких отвратительных условиях жили студенты в ленинградском общежитии, какое отношение было к иностранным студентам-практикантам в одной из волгоградских редакций, как плохо было в Москве — столице огромного государств,— с продуктами и еще о многом-многом другом... 

Мы молча слушали и стыд, чувство обиды за родную державу переполняли наши сердца. Но мы ничего не могли возразить Харбе, ибо сами знали, что разгильдяйство, безответственное отношение к делу, бесхозяйственность, увы, стали нормой жизни в нашей громадной стране. И все же Анис пощадил наши патриотические чувства и пролил бальзам на наши души, когда сказал, что не все так плохо было в Союзе. Он с видимым удовольствием вспоминал своих студенческих товарищей, а также голубоглазых русских красавиц, а под конец с чувством и вдохновением прочитал чеканные строки Есенина о березе, которая «принакрылась снегом, точно серебром...» 

Тогда мы все немного отошли — значит не такие уж мы плохие и бездарные! А когда Анис попросил нас прислать ему лекарство для желудка, которое, как он слышал, изготавливают только в Осетии, мы вообще повеселели... И подружились с Анисом еще больше... Кстати, я все собираюсь написать ему письмо, расспросить о житье-бытье и заодно поинтересоваться, как он назвал свою дочь или сына. Перед самым нашим отъездом семья Харбы ждагщ прибавления и он говорил, что обязательно назовет ребенка осетинским именем... 

И, наконец, о третьем товарище Харбы и Абу-Гасана, встречавшем нас в теплую летнюю ночь в дамасском аэропорту. Им оказался наш земляк, русский Владимир Филиппов. Он до этого работал вместе с Александром Дзасоховым, возглавлявшим тогда советское посольство в Сирии. Мы, конечно же, не замедлили передать Филиппову самые сердечные приветы и наилучшие пожелания от Александра Сергеевича, отчего Володя буквально расцвел и радостная улыбка долго не сходила с его загорелого лица... 

С самого первого дня пребывания на сирийской земле мы постоянно ощущали помощь и участие Филиппова, он, кстати, и тогда еще продолжал работать пресс-атташе посольства СССР в Сирии. Возможно, оказывать нам всяческое содействие было его прямым служебным долгом. Но Володя не ограничивался тесными рамками служебных обязанностей, он, так же как Абу-Гасан и Харба, делал все возможное для того, чтобы мы с максимальной пользой проводили каждый день и час в этой стране. Позже мы с Гокоевым и Семибратовым сошлись во мне нии, что такое стало возможным во многом благодаря Дзасохову. И хотя Александр Сергеевич уже здесь не работал, его огромный авторитет был по-прежнему непререкаем среди работников посольства, да впрочем, и среди рядовых сирийцев... И это сослужило нам добрую службу... 

А теперь вернемся к тому моменту, когда наш самолет приземлился в аэропорту и нас встретили Абу-Гасан, Харба и Володя Филиппов. После обмена приветствиями хозяева пригласили гостей из Осетии к машинам. И каждому предложили сесть в... отдельный «мерседес»! Мы с Юрием Семибратовым сели в один из этих шикарных автомобилей. Впереди, рядом с водителем, сел наш переводчик Харба, и мы поехали... 

Вокруг сверкал и переливался огнями древний и вечно юный Дамаск, а мой мозг, да простит меня читатель, вдруг начала сверлить мысль: «А если наши сегодняшние хозяева, такие радушные и добрые люди, приедут вот так же к нам в гости, что мы сможем им предложить, чем обрадуем, чем удивим? В какие машины посадим? И у кого будем их просить?» Мысль была неприятная, мешала сосредоточиться на .торжественности и значимости момента, не давала наслаждаться открывавшейся перед нами чудесной картиной, я пытался отогнать-ее, но она — назойливая и упрямая — никак не хотела уходить... 

Но, в конце концов, эмоции и переживания уступили место другим чувствам, я не мог сдержать своего восхищения видами города и спросил Аниса: «Днем или ночью красивее Дамаск?» Он повернулся ко мне, некоторое время молчал, затем, выразительно прикрыв глаза, с гордостью сказал: «Дамаск одинаково прекрасен в любое время суток...» 

Тут, пожалуй, впору сказать несколько слов об этом одном из древнейших и красивейших городов мира. За долгие годы своего существования он много раз менял облик. Здесь находятся ворота, где совершилось чудо, когда язычник Савл превратился в христианина Павла, мечеть Омейядов, где во внутренней часовне, оставшейся в наследство исламу, хранится голова Иоанна Крестителя. Увидели мы и гробницу великого Салах-ад-Дина, дворец Каапр аль Кази и многие другие достопримечательности, вплоть до улицы Победы в честь новой свободной Сирии. 

Пережив множество трагедий и катастроф, Дамаск, тем не менее, остался цветущим городом с прекрасными садами персиков и абрикосов, старых и молодых яблонь. На его улицах смешиваются в толпе одежда старой Сирии и модная современность, гудят роскошные машины и звенят колокольчиками верблюды. Сияние разноцветных электрических лампочек струится из зеркальных витрин, а где-то при свече народные умельцы склонились над инкрустацией из перламутра. 

Дамаск живет причудливой и сложной жизнью, как маленький Париж, но каждый, кто попадает в его гостеприимные объятья, не может не проникнуться его вечно новой прелестью, не оценить жажду его влечения к современности, его преданности свободе. 

Таков Дамаск, который встречал в тот июльский вечер нас — гостей из далекой Осетии... 

На второй день мы до самого обеда отдыхали в уютных гостиничных номерах, никто нас не беспокоил. Затем явились наши новые друзья, великолепная троица в лице Абу-Гасана, Аниса Харбы и Володи Филиппова. Все вместе мы спустились в ресторан, пообедали, поговорили о том о сем, а потом хозяева предъявили нам требование: «Так как вы наши дорогие гости, отныне будете делать то, что мы скажем!» 

Делать было нечего, мы с большим удовольствием согласились с подобным «ультиматумом» и для начала отправились в национальный музей. Думаю, наши друзья не без основания полагали, что посещение этого музея даст нам наиболее полное впечатление о жизни сегодняшней Сирии, о ее историческом прошлом... 

Директор музея, худощавый, среднего роста мужчина, был весьма обрадован, когда узнал, что мы из Советского Союза, сказал: «Я знаю, что ни в одной стране мира так не поставлена работа с музеями, как в вашей. Недавно мне посчастливилось побывать в Москве, там проходил международный конгресс музейных работников, приехало немало видных ученых, я сидел в первом ряду и боялся пропустить из выступления хоть одно слово...» 

Рассказав нам об этом, директор затем сам повел нас по залам музея, показывая в первую очередь те экспонаты, которые, по его мнению, представляли наибольший интерес. И сам с большой охотой рассказывал о них. Мы узнали немало любопытного. В частности, как попала сюда первая книга на арабском языке, первые медицинские инструменты, которыми пользовались еще эскулапы древности, орудия земледелия, оружие... 

Немало повеселил нас случай, о котором с гордостью рассказывал директор. Как-то музей посетил парикмахер из Германии. В одном из залов немец долго стоял у скульптуры сирийской женщины, затем сфотографировал ее, даже набросал эскиз карандашом на бумаге и уехал... Оказывается, ему очень понравилась прическа мраморной статуэтки. Спустя некоторое время пришло письмо из Германии, где парикмахер, после слов благодарности в адрес работников музея, сообщал, что теперь у него отбоя нет от клиентов, женщинам его города очень понравилось, как уложены волосы на голове той дамы из музея... 

На наш вопрос, а кому же стараются подражать сирийские мужчины, укладывая свои волосы, директор подвел нас к огромному полотну в конце зала. Это был портрет президента Хафеза Асада. Вообще, в Сирии есть некий культ изображения высшего руководителя. Мы видели картины и фотографии с изображением Асада на стенах домов, на стеклах автомобилей, на витринах магазинов, над светофорами, под гигантскими пролетами мостов... И везде президент был изображен улыбающимся. 

— Улыбка — свидетельство доброжелательности, любви, она притягивает к себе, как яркий костер в зимний день, дает человеку надежду, успокаивает душу,— объясняли нам,— мы не хотим видеть нашего президента другим... 

Кстати, как мы потом узнали, единственное место в стране, где Асад не улыбается на портрете — это крупнейшая в Дамаске мечеть. Так захотел сам президент. 

Мысль по поводу: «А у руководителей нашей страны на лице — неизменно суровое важное выражение, боги! Вот только Горбачев часто улыбался, да что проку?» 

Еще одно незабываемое впечатление: улицы Дамаска. Они намного уже, чем широкие проспекты, например Москвы, но не только в этом различие между ними! 

Каждый раз, находясь среди суетящейся, вечно куда-то спешащей московской публики, я чувствую себя не в своей тарелке, неуютно, некомфортно. 

На улицах же Дамаска спешащий люд можно увидеть лишь утром — на службу опаздывать здесь не принято. Во все остальное время суток в каждом шаге, каждом движении дамаскцев сквозит неторопливость, умиротворенность, все здесь дышит спокойствием и размеренностью. 

Дамаск — богатый, оживленный, красивый и процветающий город. Но мы виделц в Сирии и другой город — город печали и скорби, город-призрак, где не живет никто. Его давно покинули смех, счастье, любовь, радость жизни. И лишь ветер-бродяга, завывающий по пустынным углам обезлюдевших кварталов, да несколько тощих коз и пара облезлых рыжих псов являются сегодня основными обитателями некогда цветущей Эль-Кунейтры. В семидесятые годы сюда пришли израильские солдаты. И схлестнулись в жесткой схватке вооруженные до зубов интервенты и защитники города, проявлявшие чудеса героизма и самоотверженности. Израильтяне, разозленные неуступчивостью жителей Эль-Кунейтры, буквально сравняли город с землей. Уцелел один-единственный дом, там сегодня музей. Впрочем, и весь город можно назвать музеем под открытым небом. 

Конечно же, власти могут отстроить его заново. У государства наверняка найдутся на это средства, но разрушенный Эль-Кунейтра оставили как символ героизма, беззаветной преданности Родине одних и пример неслыханной жестокости других. «Пусть младшее поколение учится на примере старших, как надо любить и защищать родную землю»,— говорят сирийцы. 

Как тут не вспомнить наш Сталинград и героический дом Павлова, ставший символом несгибаемого мужества сталинградцев. 

Печаль и запустение надолго поселились в Эль-Кунейтре. Невольно подкатывает комок к горлу, когда видишь заросшую бурьяном детскую футбольную площадку. Робко выглядывающие из-под бетонных развалин и наперекор всему тянущиеся к солнцу цветы и многое другое, что напоминает о случившейся трагедии. 

Нам удалось встретиться с одним из бывших жителей Эль-Кунейтры, произошло это совершенно случайно. В жаркий полдень мы решили отдохнуть в спасительной тени разрушенной церкви. Делились впечатлениями об увиденном и услышанном, намечали вместе с переводчиком Анисом дальнейший маршрут нашего путешествия по окрестностям Эль-Кунейтры. В это время к нам подошел сказочно одетый старик-сириец. В руках у него был глиняный кувшин. Протянув нам кувшин, старик широко улыбнулся и поднял кверху большой палец. Мы догадались, что он пришел угостить нас водой. И, действительно, вода оказалась холодной и вкусной. Мы утолили жажду и сердечно поблагодарили старика. Звали его Мухамед-Халин. Мухамед и его семья жили на окраине Дамаска, но, по его словам, он часто приходил к развалинам родного города. Старик показал нам место, где раньше находился его дом. 

— Я здесь родился, здесь прошло мое детство, лучшие годы жизни, поэтому меня постоянно тянет сюда. Я прихожу к родным камням. Побуду с ними рядом, орошу из слезами, припаду к ним и сердцу становится легче. Эти камни дают мне надежду и силу жить дальше в этом неспокойном и жестоком мире. А врагу мы их не отдали и никогда не отдадим... 

Мы попрощались и ушли, а старик еще долго провожал нас задумчивым грустным взглядом. 

В этот день мы еще раз побывали в том самом доме-музее Эль-унейтры, о котором я рассказывал выше. Там в специальном альбоме было много отзывов гостей музея, побывавших здесь за годы его существования. Вот одна из таких записей: «Мы, делегация ГИТИСа им. Луначарского. Москва. СССР. Посетили город Эль-Кунейтру 13 мая 1990 г. Мы потрясены увиденным. Единственное желание всех, кто был здесь — это мир, свобода, счастье и покой. Дружба СССР и Сирии будет крепкой и нерушимой». 

Оставили свои записи и мы — Хаджимурат на русском языке, а я — на осетинском. 

Мы выразили свое искреннее восхищение мужеством и героизмом сирийцев в борьбе с иноземными захватчиками, гордость за их свободолюбивый дух и, конечно же, осудили тех, кто принес на эту древнюю и прекрасную землю смерть и разрушение... 

Я до сих пор убежден, что без посещения Эль-Кунейтры наше путешествие по Сирии потеряло бы очень многое... 

Побывали мы и в другом сирийском городе — Хаме. Он расположен на автотрассе Дамаск-Халеппо. Где-то около полудня наш «мерседес» притормозил около небольшого ресторанчика, расположившегося в живописном местечке на берегу реки... Здесь, под раскидистыми широколиственными тутовниками стояли аккуратные ряды сверкающих белизной столиков. Дул прохладный ветер. Пока вежливый и обходительный официант, молодой высокий сириец, принимал заказ, откуда-то из кустов вдруг выбежал пушистый рыжий котенок и начал ластиться к Гокоеву, тереться о его ноги. Хаджимурат поднял его на руки, ласково погладил и котенок, почувствовав себя в тепле и уюте, блаженно зажмурил глазки. 

— Может домой, своим дочуркам его отвезти,— улыбнулся Хаджимурат.— То-то будет для них сюрприз! Сирийский кот в Осетии! 

— А тебе не кажется, что если из такой богатой страны ты привезешь им только этого рыжего котенка, они тебя не поймут, а то и попросту обидятся?— не удержался от шутки Юрий Семибратов. Мы все весело рассмеялись... 

Затем мои спутники пошли смотреть местные достопримечательности — небольшие мельницы, построенные на арыках, а я остался сидеть в прохладной тени тутовников... И вспомнил свой Хумалаг, старое тутовое дерево во дворе родного дома. На нем тоже, наверное, созрели ягоды, они сыпятся на землю, а куры и нахальные воробьи вовсю лакомятся сладкими, сочными плодами. Представил на секунду, как мать хворостинкой отгоняет их, чтобы хоть внучата и соседские ребятишки вволю поели ягод, но ненасытные птички все атакуют мое старое тутовое дерево... 

Я вдруг почувствовал, как меня потянуло домой, в Осетию, к матери, друзьям... Но это было лишь мгновение... Потому что впереди у нас было еще многое, ради чего мы и приехали сюда, в далекую и сказочную Сирию — встречи, встречи, встречи... И прежде всего — с нашими дорогими земляками — осетинами... Мы жили в радостном предвкушении этих мгновений...