Национальная проблематика превращается в 1890-е годы в абсолютно доминирующую тему кавказского политического дискурса. Через нее выражаются все ключевые социальные противоречия. Болезненное внимание к этнодемографическому («племенному», «национальному») балансу овладевает не только умами имперских администраторов, но начинает пронизывать идеологию самих местных элит, все более осваивающих идеи социального освобождения и народного представительства именно в этнических терминах. Возникают первые туманные проекты автономий в Закавказье, начинается спор о пределах «исторических территорий». Симптоматично, что при различного рода историко-идеологических квалификациях территорий, используется наличная сетка административно-территориального деления: идеальное прочерчивание границ в прошлом или будущем неизбежно связывается с реалиями существующей административной карты — с необходимостью ее «исправления» или, напротив, избирательного «закрепления».
Карта 12 показывает, насколько сложным для Кавказа конца XIX века является проведение территориальных границ по этническому основанию и насколько политически рискованными являются проекты национально-территориальной фрагментации региона. Этнически гомогенные районы соседствуют с чересполосной, анклавной поселенческой композицией. Не только области или губернии, но большинство составляющих их округов или уездов, не говоря уже о городах края, многонациональны. Но в то же самое время на уровне подавляющего большинства отдельных поселений Кавказского края, исключая города, сохраняется предельная этническая гомогенность (у имперской статистической службы не возникает особых сложностей с племенной идентификацией населенных пунктов). Таким образом, этнотерриториальная структура характеризуется не смешанным составом населения, а его анклавно-мозаичным, чересполосным этническим размещением.
Сложная этническая структура административно-территориальных единиц с «туземным» численным преобладанием поддерживается и отчасти оказывается результатом целенаправленных усилий имперских властей. Комбинированная, мозаичная композиция края снижает угрозу его общей фрагментации на отдельные национальные области. Быстрое экономическое развитие Кавказа в 1880–1890 годы также способствует нарастанию эффекта этнической мозаичности многих частей региона, все больше усиливая «имперский», гетерогенный, «этнически не привязанный» характер этих территорий. С другой стороны, эти же самые факторы — экономическое развитие и усложнение этнической структуры ключевых центров края — на фоне роста социальных проблем способствуют и возрастанию спроса на историко-идеологические обоснования коллективных национальных прав и привилегий.
Имперская политика этнической избирательности, нацеленная на формирование определенного племенного баланса, осуществлялась в той или иной степени и до «периода русификации». За открытостью высших сословий государства для представителей местных элит и кажущейся нечувствительностью империи к племенному происхождению своих лояльных подданных видна определенная «чуткость» властей именно к племенной композиции (кадровому составу администраций, составу населения). Этническое комбинирование в кадровой и поселенческой политике и само внимание к этничности как организационному принципу приводит к росту ее функциональной значимости, в том числе и для самих этнических/племенных элит региона. Имперская «национальная политика» никогда не строилась на игнорировании этничности. Напротив, можно лишь говорить о различных формах ее использования — от демонстрационной «глухоты» к племенным различиям до жесткой избирательности, опирающейся на эти различия. Подобная этническая избирательность обеспечивает достижение различных локальных задач — от «разбавления» проблемных туземных территорий лояльным населением до поддержания определенного уровня доминирования и гомогенности в преимущественно русских районах. Для Кубанской и Терской областей точнее говорить о поддержании не этнического, а сословного доминирования: «иногороднее» русское население также сталкивается с серьезными сложностями в обустройстве на войсковых/казачьих территориях.
Имперская политика и экономический подъем — это факторы общей этнической мозаичности территорий Кавказа и наращивания его общей внутренней связности. В то же время этническая чересполосица вкупе с аграрным перенаселением и далекими от разрешения земельно-сословными противоречиями оказывается серьезной угрозой для всей имперской конструкции региона. Подобная угроза присутствует, в частности, в Терской области с ее различиями между чересполосно расселенными группами по размерам душевых земельных наделов. В острых межгрупповых противоречиях самодержавное государство стремится поддержать, прежде всего, казачество как свою ключевую социальную и военную опору. Вынужденное смириться со значительной долей русского «иногороднего» (невойскового) населения в казачьих отделах, администрация области в 1890-е годы прибегает к дискриминационным мерам, ограничивающим хозяйственную и поселенческую миграцию горцев в города и войсковые земли.[19] «Резервационная» административная политика способствует сохранению относительной этнической гомогенности казачьих отделов и отчасти самих горских округов.
Со второй половины 1880-х годов в России и на Кавказе, в частности, все шире распространяются типичные для колониальных империй второй половины XIX века этнографические и статистические описания управляемых территорий. Эта «упорядочивающая» функция внешних описаний обнаруживается на Кавказе как продолжение уже прочной традиции военно-разведывательного описания племен и местностей региона. Новое лишь то, что вслед за племенной идентификацией групп и населенных пунктов появляется «нормальная» бюрократическая необходимость в идентификации и исчислении отдельных подданных империи. В конце века проводится первая общероссийская перепись населения, в которой учету подлежат конфессиональные и языковые характеристики населения. Еще раньше в 1886 году составляются посемейные списки населения, в которых используется достаточно подробно разработанная к тому времени номенклатура народностей, проживающих на Кавказе. Добросовестность имперской номенклатуры народов в какой-то мере облегчалась отчетливостью языковых и конфессиональных границ между многими соседствующими здесь группами, неразвитостью «двойных» идентичностей. Конструирующая функция описаний и классификаций народностей состоит, скорее, в определении локальных групп как частей более широких этноплеменных категорий. Однако за редким исключением такие «внешние обобщения» всегда опираются на явственные языковую, конфессиональную или самоидентификационную характеристики объектов. Изобретать народности не пришлось: они в значительной мере уже кристаллизовали свои идентификационные границы в рамках имперского военно-колонизационного освоения региона.
Несколько локальных сюжетов
- К 1880-м годам почти исчезает категория «тавлинцы» и «лезгины» для общего обозначения аварцев, даргинцев, лакцев и других дагестанских групп. Исчезают различные локальные этнонимы для обозначения нахскоязычного населения Чечни, кроме «чеченцев» и «ингушей». Грузинский термин «кисты» все более сужается, и даже кистины Панкиси именуются в русских источниках ингушами. Обращает на себя внимание и сохраняющееся использование в конце XIX века нескольких этнических категорий, применение которых в последующем будет изменено или вовсе прекращено: «татары» (реже — азербайджанские татары) для идентификации тюркоязычного [позже — азербайджанского] населения Закавказья; «кюрины» — лезгин, «горские татары» — нынешних балкарцев (тем самым сохраняя за ними до начала XX века внешний, кабардинский термин «горцы»/кушха для классификации всех обществ между Эльбрусом и Дарь-ялом). Интересно сохранение в имперских классификациях различных территориальных и этнических категорий картвельского населения: в частности, в данных 1886 года отдельно указываются грузины, имеретины, гурийцы, пшавы, хевсуры, тушины (иногда в одной категории), а также мегрелы/мингрельцы, лазы, сваны/сванеты, ингилойцы, аджарцы. Черкесские/адыгские народы Кубанской области, расселенные в общих селах, фактически становятся одним народом и именуются одним именем (исключая шапсугов черноморского побережья). Номинативные последствия их разделения будут уже в советское время состоять в том, что для групп по нижней Кубани, Псекупсу и Лабе этим именем станет этноним «адыгейцы», а на Зеленчуке и верхней Кубани — «черкесы». При отсутствии общего этнонима, осетины прочно обретают эту внешнюю грузинско-русскую категорию («осетины») для выражения своего единства поверх диалектных, конфессиональных и административных границ. Наконец, отметим, что по этнической статистике того времени можно судить об официальных сомнениях, стоит ли использовать категорию «малороссы» или нет. Она то появляется, то исчезает внутри категории «русских».
