В парках Владикавказа, где еще недавно каждый вечер собирались толпы горожан, сегодня тишина. На детских дворовых площадках не видно малышей. Часть продовольственных магазинов закрыта — хозяева лавок спешно отправляют весь товар в прифронтовую зону, в лагеря беженцев. На пунктах сдачи крови выстроились очереди. Горожане собирают для пострадавших гуманитарную помощь…
На подступах к Владикавказу текут два противоположных людских потока.
У вырвавшихся из цхинвальского ада одежда пропахла гарью, в волосах — пепел. Они идут, шатаясь: старики в стоптанных тапках, женщины с разбитыми коленями, девочки-подростки, резко повзрослевшие за дни войны…
Навстречу беженцам тянется вереница добровольцев. Безусые юноши в ярких рубашках, седые мужчины в камуфляже. В руках — охотничьи ружья и автоматы. Через несколько часов президент Медведев объявит о прекращении операции по принуждению к миру — ополченцы об этом, естественно, не знают.
— Идем в Цхинвал по зову сердца, — говорит нам хмурый Сослан. — Где взяли оружие? — удивляется он нашему вопросу. — Вскрыли схрон, оставшийся со времен военных действий в 90-е годы.
Доброволец Сослан, в мирной жизни занимающийся коммерцией, отправляется в Цхинвал второй раз за неделю.
— Власти республики убеждают нас не ехать на Юг, не мешать военным наводить порядок, — говорит шагающий рядом 42-летний Джемшер. — Но это же наша земля, а мы — защитники. Не поедем — кто нас будет уважать? Стоило кинуть клич, и “на зачистку” Цхинвали поднялись все мужчины нашей улицы.
“Я женюсь только на осетинке”
Миловидная Альбина показывает нам пластиковые тапочки, в которых она прошагала по грязи несколько десятков километров. Ноги до колен у нее сплошь покрыты синяками.
Цхинвал она не покидала до последнего из-за младшего брата, что подался к ополченцам.
— На второй день обстрела мы услышали гул моторов, высыпали все на улицу, думали — российские танки идут нас выручать, — рассказывает Альбина. — Бабушки плачут от радости, дети ликуют. И вдруг в нашу сторону разворачивается башня танка, и грузины дают залп… Несколько человек остались лежать на земле, остальные кинулись в подвалы. Последний день я не поднималась с колен, держала в руке крест и молилась.
Нас с сестрой спасла подруга, что жила на окраине города. На третий день бомбежек она позвонила и сказала, что на наш район идет колонна бронетехники с многочисленной грузинской пехотой. Мы успели только натянуть джинсы и помчались в сторону селения Куфети, где была роща. С нами рядом бежали миротворцы. У них не осталось патронов, но оружие они не бросили.
От военных мы узнали, что грузины, кося под местных ополченцев, натягивают на рукава белые повязки. А когда их принимают по опознавательному знаку в темноте за своих — открывают огонь на поражение. Их нельзя назвать мужчинами, им не знаком кодекс чести горца.
Мы миновали засады грузин только благодаря нашему проводнику, который хорошо знал местность. Но рядом — ниже нас, на склонах леса шли бои. Мы боялись звонить по сотовым, более того, отключили их. Военные говорили, что по сигналу мобильников грузины каким-то образом видят в нас цель и пускают снаряды.
Когда мы устраивали привал, женщин миротворцы сажали в центр, сами располагались по краям, прикрывали нас. Со мной рядом все время был 32-летний миротворец Саша из Твери. Капитан, сам раненый, вытаскивал меня из расщелин, когда у меня подкашивались ноги, он переносил меня через ручьи, помогая на подъемах, не выпускал моей руки из своей.
Ребята-миротворцы рассказывали, что их расстреливали в упор. На руках у Саши умер друг от потери крови.
В Джаву мы вышли к пяти утра, в родной Беслан возвращались на самосвалах. Оказавшись у мамы дома, я буквально рухнула на ступеньки. Все соседи тут же собрались у нас во дворе и повторяли: “Альбина с сестрой родились второй раз”.
— Мне 36 лет, — говорит Альбина. — Я четыре войны уже пережила: в нас стреляли в 89-м, 92-м, потом в 2004-м и 2008-м. Сколько еще должно пролиться осетинской крови, чтобы мы не прятались по подвалам?
Над нами идет на взлет самолет, и женщина зажимает уши. Она не может слышать гул моторов, он ассоциируются у нее с бомбежками.
Несмотря на пережитое, Альбина считает себя самым счастливым человеком на свете: утром позвонил младший брат Сергей и сказал, что живой. И еще она часто вспоминает, как Саша, капитан миротворцев Александр Сергеевич, сказал ей, когда все поняли, что спаслись: “Я женюсь только на осетинке, более мужественных и терпеливых женщин я не встречал”. Они обменялись телефонами. Альбина — музыкант. Она обещала спеть своему спасителю любимый романс.
Вот только собраться прежним составом музыкантов теперь не удастся. Скрипача и виолончелиста нет в живых, ничего не известно и об оставшемся в Цхинвале барабанщике.
“Маму похоронили без гроба”
Несмотря на поздний час, в Республиканской центральной больнице многолюдно. Люди сидят на лавочках, на ступеньках приемного покоя.
Протискиваемся сквозь толпу к спискам пострадавших, доставленных из зоны боевых действий.
Мужчина в войлочной шапочке водит почерневшим от копоти пальцем по одной странице, другой и вдруг хватается за сердце:
— Жива Татьяна! В травматологическом отделении.
Прислонившись спиной к колонне, Теймураз закуривает и рассказывает:
— Бежали под бомбежками через лес. Рядом рвались снаряды. Жена упала: осколками рассечены были голова и ноги. Нес ее на руках километра три, потом вышел на дорогу, а там вереницей “скорые”… Последняя машина ее забрала, место было только на полу.
Теймуразу с женой удалось выжить. А его соседи Дзоевы так и остались все в старом “москвичонке” у сгоревшего дома.
— Когда увидели на улице грузинские танки, за которыми шла пехота, — мы спрятались в подвал, а Аслан с семьей рванули к машине, решили скрыться, — вспоминает Теймураз. — Их расстреляли, как куропаток, — из автоматов в упор. Старенькая бабушка пыталась на заднем сиденье прикрыть телом трехлетнюю внучку. Девочка начала кричать, и ее хладнокровно убили…
— Это люди? Это варвары! — вступает в разговор стоящая рядом 40-летняя Неля. — Мы из подвала видели, как грузинские войска гнали по улице, смеясь, трех подростков, мальчикам было от 9 до 13 лет. Как гусей гнали в западню, стреляя по ногам. А потом, когда мальчишки уперлись в стену дома, по ним открыли огонь, как в тире. Всех расстреляли.
Идем на пятый этаж. На кровати сидит с забинтованной головой 31-летний Гойя. Как только он узнал о бесчинствах в Цхинвали, сел в машину, поехал за оставшейся в ветхом доме мамой. Пристроился на “жигуленке” в хвост военной колонне 58-й армии. А на Зарской дороге они попали под шквальный огонь.
— Я выскочил из машины, и тут же в нее выстрелили из танка. Потом прямой наводкой стали расстреливать колонну российской боетехники. Нас как будто ждали. По рассыпавшимся по кустам солдатам начали “работать” снайперы. Прицельно стреляли ребятам в пах. Рядом со мной капитан схватился за живот и осел… Потом нам объяснили, что в грузинской армии много женщин-снайперов: литовок, украинок. Они не просто убивают, а стреляют очень изощренно, знают, что большинство раненых погибнет в муках от потери крови.
В том бою Гойя потерял друга. Алану Агузарову было только 26 лет. Скончался парень в канаве от осколочного ранения в сердце.
Не может забыть страшную ночь и Степан Итоев из соседней мужской палаты. У прооперированного 25-летнего парня вся голова затянута в марлевую повязку, а рука в гипсе. На дороге они с матерью и отцом напоролись на засаду грузинских войск. Мужчины кричали: “Не стреляйте, мы мирные жители, у нас нет оружия”. Ответом стала автоматная очередь. Женщина успела сделать шаг вперед, закрыла своим телом сына, сама рухнула замертво, а Степан, оглушенный выстрелами, упал в кусты.
— Я слышал, как ко мне подошли двое боевиков, один пнул меня ногой в живот, второй дал очередь из автомата, пуля ударилась о камень и отскочила в полуметре от моего лица, — вспоминает Степан. — Меня приняли за мертвого.
К ноге парня грузинские военные привязали гранату. Смертоносный заряд должен был взорваться, как только молодого человека кто-нибудь решил бы перевернуть с живота на спину.
— К счастью, у меня в кармане оказался перочинный ножик, мне удалось перерезать веревку. Я был ранен, брел по лесу как в бреду. Зарскую дорогу обходил стороной. Увидев вражескую бронетехнику, понял, что нахожусь в окружении. Прислонившись к поваленному дереву, впал в забытье. Только через сутки на меня вышли российские солдаты и отправили в больницу.
Отца Степана ранило в руку и ногу, он проплутал в оврагах два дня. Только сегодня парень узнал, что отец лежит в больнице на окраине города.
Родственникам парня удалось найти и похоронить его мать. Гроб не достали. Женщину опустили в могилу, завернув в полиэтиленовый пакет. Степан в это время лежал на операционном столе.
— Я знаю, это мамина любовь спасла меня, не дала сгинуть в беспамятстве в лесу, — тихо говорит молодой человек.
Парень отворачивается к стене, плечи его вздрагивают.
“Дошли мы только впятером”
Уже сейчас ясно, что многих погибших жителей Цхинвала и его пригородов опознать не удастся.
— “Град” бил, от домов одни воронки оставались. О зверствах грузинских войск должен узнать весь мир! — говорит нам 53–летняя Эллина из женской палаты, чье лицо все покрыто кровоподтеками. — Эти нелюди знали, что мы прячемся от бомбежек в подвалах. Так они специально рвали гранатами трубы, мы три дня по пояс в воде стояли. А потом, чтобы “не мелочиться”, взяли и прорвали дамбу у села Кехви, целые районы затопило. Старики от поднимающейся воды выбирались на улицу, их тут же убивали.
— С нами в подвале дети были, все сидели молча, терпели, — дополняет рассказ соседки по палате 32–летняя Инга. — Мальчики–подростки считали себя взрослыми мужчинами, бегали в пекарню за два квартала, чтобы принести старикам хлеба. В пекарне работали женщины–инвалиды. Под обстрелами продолжали печь лепешки. Когда у них разбомбили здание, они ставили тесто и под открытым небом в одной–единственной уцелевшей духовке пекли в три смены хлеб. А потом пекарню блокировали грузинские боевики. Мы несколько дней ничего не ели. Пачка риса была на двадцать человек. Разжевывали сырые зерна, тем и жили.
Эллина вспоминает, как грузинские военные поджигали гаражи, цинично расстреливали на кладбище надгробья. Также они уничтожили часовню и мемориальное кладбище защитников Цхинвала 1992 года. Танк несколько раз проехался по могилам и сровнял их с землей. С пожилой сестрой Эллина решила выбираться из города, когда в соседних домах боевики стали подвалы забрасывать гранатами.
— Однажды грузины стояли совсем рядом, мы видели из подвала их желтые натовские ботинки. Они ругали нас — осетин — последними словами, что их землю захватили. Как только они ушли, мы выбрались и бросились в лес, там у соседа была старая машина “копейка” спрятана. Неслись на всех парах, только молились, чтобы наша каракатица не сломалась. А потом попали под обстрел. Удалось прорваться, так на дороге эти нелюди натянули металлический трос. В темноте и пыли мы его не заметили, у машины всю крышу снесло.
Эллина потеряла сознание, очнулась только в машине “скорой помощи”.
— Нам еще повезло, — говорит тихо Валентина, лежащая на соседней койке. — Нас прооперировали и спасли. Брат сейчас приходил, рассказывал, что из соседнего села выдвинулось в ту страшную ночь человек восемьдесят, а вышли к Джаве они только впятером. Сколько теперь придется по лесам останки людей собирать?
Пришедшие навестить раненых родственников жители Южной Осетии рассказывают, что были деревенские жители, кто говорил: “Давайте сдадимся грузинам”. Рассказывают, что в селе Джунари вышли на околицу взрослые женщины с белыми платками в руках, и их расстреляли в упор. В Цунари много парней забрали в плен, никто не знает об их участи.
Дверь в палату распахивается, врывается трехлетний малыш, увидев обожженные, изуродованные лица раненых женщин, он принимается громко реветь.
— Мальчик мой, внучек! Не узнал родную бабушку? — протягивает к нему руки Валентина, вся обмазанная зеленкой.
Малыш кидается к бабушке, теперь рыдает уже Валентина.
“Неужели я должен стрелять в свой народ?”
Инга, которую били ногами трое боевиков, говорит, что сейчас не может слышать грузинскую речь, ее начинает трясти, поднимается давление. “Была бы моя воля, я бы всех их уничтожила”, — кричит женщина в запале.
— Опомнись, — говорит ей Вера с соседней койки. — С нами бежали в толпе и женщины–грузинки, что были замужем за осетинцами, и армяне — грузинские боевики по всем стреляли, не разбирали национальности…
Выйдя из больницы, отправляемся в самый центр Владикавказа — район Шалдони. Исторически сложилось, что именно в этой части города много лет селились грузины.
— Вчера среди грузинского населения Северной Осетии прошло собрание, мы подписали официальное обращение к правительству Грузии с просьбой прекратить военные действия в Южной Осетии и Абхазии, — рассказывает продавщица продуктового магазина Назико. — Здесь у меня дом, дети, мы держим собственный магазинчик. Мой сын работает в ФСБ. Во время войны в Чечне он воевал на стороне осетин…
Вчера Назико приютила в своем доме незнакомую бабушку из Цхинвала, которая осталась без крова. Сегодня женщина собирается идти в центр, где принимают гуманитарную помощь для пострадавших. Она несет мешок одежды, хлеб, сигареты.
88-летняя Руссудана Захаровна — грузинка. С 1953 года она с мужем живет во Владикавказе.
— Мы с мужем по сей день живем душа в душу, в Тбилиси у меня двое сыновей, но мы не можем до них дозвониться. Я не знаю, что с ними. На нервной почве у меня отнялись ноги, — плачет старушка. — Телевизор я больше не включаю. Боюсь. Мы были в ужасе, когда узнали, что абхазы бомбили горы. В тех селениях остались наши родственники. От них тоже никаких сообщений! Мы ведь настолько смешанный народ, что и сами уже забыли, кем являемся — грузинами, осетинами…
На улице Степана Разина когда-то жили одни грузины. В 90-х годах многие отсюда уехали. Сегодня здесь осталось всего пять дворов, которые занимают люди этой национальности.
— У меня в Грузии осталась родная сестра — осетинка, куча племянников, — рассказывает одна из жительниц этого района. — На днях мы созвонились, она плакала. Рассказывала, что в Тбилиси всех молодых парней призывают воевать. Забрали ее 24-летнего сына. Он уходил со слезами: “Мама, неужели я должен стрелять в свой осетинский народ?”. Всех осетин, которые живут в Грузии, отправляли на фронт…
Вчера на всех столбах Владикавказа появились объявления: “Уважаемые водители, жители республики! Руководство УГИБДД МВД по РСО-А обращается к вам с просьбой проникнуться чувством сострадания к людям, находящимся по ту сторону хребта, к нашим братьям. Мы понимаем, что свадьбы и праздники были запланированы заранее — и возможности перенести их не было. В связи с этим просим вести себя сдержаннее — не стрелять, не сигналить на улицах и дорогах республики”.
Никого из местных не пришлось просить дважды…
Владикавказ—Беслан—Москва.
Из Северной Осетии, специальные корреспонденты МК Ирина Боброва и Светлана Самоделова
Московский Комсомолец
